Лунный камень мадам Ленорман
Шрифт:
– Он ведь ребенок… – Машка и сама не верила тому, что сказала.
На ребенка Григорий походил весьма слабо.
– Формально он несовершеннолетний, – подтвердил Мефодий, постукивая пальцем по обложке дневника. – Но не ребенок, Машка. Не пытайся верить Софье. Для нее он и в сорок пять останется дитем малым. Что до остального, то поверь, гадости Григорий умеет делать с фантазией. И его сегодняшняя… извини, конечно, однако она была устроена исключительно с целью тебя выдворить.
– Он настолько не хочет учиться?
У него ведь получилось. Машка все еще отчаянно желает выдвориться и забыть, что про остров, что про Григория.
– Не знаю. Возможно, дело в учебе.
Следующая страница была пуста. А еще на одной в центре виднелось чернильное пятно.
– Он забросил дневник?
– Не совсем. – Мефодий провел по пятну пальцем. – Но пропустил несколько дней, что странно. Кирилл был очень дотошным человеком. И если брался за что-то, то доводил до конца. Но слушай. «Седьмое сентября. Я не могу понять, куда исчезли дни. Пытаюсь вспомнить их, но в голове сумятица. Что было вчера? Или позавчера? Любая попытка сосредоточиться отзывается мучительной болью в висках, которая прежде мне была не свойственна. Таблетки не помогают. Я записался к врачу, но оказалось, что пропустил запись, просто-напросто забыл о ней. Единственное, что остается в памяти четким – встречи с ней. Смешно, но я с нетерпением жду вечера, чтобы вновь убедиться в ее существовании, в которое, кажется, никто больше не верит. Я пробовал рассказать Грете, а она посоветовала не маяться дурью. С Софьей желания откровенничать не возникает вовсе. Она всецело растворена в Гришке, он же меня раздражает самим фактом своего существования. Мефодий, кажется, заметил, что происходит неладное. Он пытался со мной заговорить, но теперь уже я избегал откровений».
Мефодий выдохнул и отвел взгляд от дневника.
– Он, – Машка прервала затянувшуюся паузу, – заболел? Твой брат?
– Заболел? О да, полагаю, что это похоже на болезнь. Провалы в памяти, сумятица, всеобщая растерянность… добавь еще перепады настроения. Однажды я вытащил его на прогулку. Кирилл был мрачен, смотрел под ноги, никого и ничего не видел. А потом вдруг рассмеялся и сказал, что день замечательный. И начал болтать. Не разговаривать, Машенция, а именно что болтать, безостановочно, о всяких пустяках вроде погоды… он болтал, едва не захлебываясь словами. А я слушал. Потом все прекратилось, и весьма резко. Словно у него в голове что-то щелкнуло, и Кирилл разорался. Дескать, я со своими прогулками его от дел отрываю. Сам бездельник и его пытаюсь превратить.
– Знакомая моей сестры…
…Не совсем знакомая, скорее просто коллега, одна из многих, с кем у Галки сложились приятельские отношения. Сестру любили на работе. И вообще, с людьми у нее ладилось.
– Не сомневаюсь, что знакомая твоей сестры – человек замечательный, – несколько раздраженно оборвал Мефодий. – Ни одна болезнь не развивается так… резко. И стремительно. И избирательно. Временами он был совершенно нормален. А потом вдруг… но главное, что этих его приступов словно никто не замечал. Слушай. «Десятое сентября. Вчерашний день совершенно выпал из памяти. Я точно помню, что ложился спать восьмого, а проснувшись, узнал, что потерял день. Пытался осторожно выспросить Грету, не заметила ли она за мной чего-нибудь необычного. Она сказала, что ее раздражает моя маниакальная заинтересованность призраком. Софья же пожаловалась, что я накричал на Гришку. Не помню. Но если накричал, то и ладно, ему не повредит. Снова осознаю, что следует поговорить с Мефодием и заняться собой, но я почему-то откладываю и разговор, и визит к врачу. Сейчас допишу и…»
– Здесь запись обрывается, – пояснил Мефодий. – И еще он закрасил маркером страницу. Я проверял, она была пуста. Но дальше вот. «Пятнадцатое сентября. Я осознал, что болен, и очень серьезно. Только что я очнулся и понял, что закрашиваю пустую страницу дневника маркером. Но при всем том я пребывал в полной уверенности, что делаю очередную запись. Слова жили в моей голове, однако руки исполняли совсем иную работу. И работу ли? Я осмотрелся. Мой кабинет завален бумагами, подобного беспорядка в нем не случалось давно. Я не помню, что собирался с этими бумагами делать. И признаюсь, эти провалы в памяти пугают меня. Мне требуется помощь, и чем раньше, тем лучше. Сегодня я все-таки постараюсь поговорить с Мефодием. И еще. Возможно, призрак, моя незнакомка в белом, которая является каждую ночь – лишь в этом я уверен всецело, – тоже рождена моим больным воображением».
– Вы поговорили? – Машка задала вопрос, зная ответ наперед.
– Нет.
– А ты сам… ты не замечал этих… странностей?
Мефодий тряхнул головой и, отложив все-таки дневник, видимо, интересного в нем уже не осталось, сказал:
– В том-то и дело, что не замечал! Нет, что-то было, те же смены настроения, но тогда я списывал их на усталость и нервы. Но потеря памяти… он вел себя как обычно.
Вот только не помнил, что происходило.
– Он ни словом не обмолвился об этой проблеме.
– И теперь ты считаешь, что проблема… – Машка замялась, не зная, как озвучить мысль. – Что дело не в болезни?
– Именно. Не бывает таких болезней, чтобы… точнее, бывают, конечно, но они не развиваются за несколько дней, да еще так, чтобы для окружающих оставаться незаметными. Нет, Машенция, кто-то сознательно и намеренно довел моего брата. Есть транквилизаторы, есть лекарства, есть наркотики… в нынешнем мире хватает средств, чтобы свести человека с ума. Я полагаю, что местами Кирилл действительно не отдавал себе отчета в собственных действиях. И кто-то, кто затеял это представление, убедил его искупаться. И этот кто-то пытается повторить фокус. Вот только я – не Кирилл.
Он произнес это с такой убежденностью, что Машке только и оставалось кивнуть.
– Может…
– Полиция от этой истории отмахнулась. Для них все очевидно. Выпил. Полез в воду. Утонул. Следов насилия нет, значит, и пил сам, и тонул сам. Вот только тот, кто затеял это представление, неглуп.
– И ты хочешь его поймать?
– Хочу, – согласился Мефодий. – Очень хочу. А ты мне поможешь.
Машка кивнула прежде, чем голос разума остановил, сказав, что лезет она не в свое дело, и вообще в детектива играть хорошо осенью, под теплым одеялом с книжкой в руках и кружкой чая на столике. А в реальности такие игры чреваты непредвиденными последствиями.
– Я… – Она поднялась и одернула юбку. – Я не умею…
– Уметь и не нужно, – осадил Мефодий, он тоже встал и взял Машку за руку, в глаза заглянул. – Машенция, никакого риска нет. Ты… ты по сути чужой здесь человек. Сегодня есть, а завтра уже исчезла. Зачем тебя трогать? Внимание привлекать?
Но в таком случае какая от нее польза?
– Большая, – Мефодий ответил на невысказанный вопрос. – Ты у нас очаровательная блондиночка. И будешь играть саму себя. Мешаться под ногами, задавать глупые вопросы, лезть, куда не просят.