Лунный камень
Шрифт:
Я вернулась домой и написала ваше и мое имя рядом — на рабочем ящичке. Потом какой-то демон — нет, мне следовало бы сказать: добрый ангел — шепнул мне: «Ступай и посмотрись в зеркало». Зеркало сказало мне… все равно, что оно сказало. Но я была слишком сумасбродна, чтобы воспользоваться этим предостережением. Я все больше и больше привязывалась к вам сердцем, словно была одного с вами звания и прекраснее всех женщин, каких когда-либо случалось вам видеть. Как я старалась — о боже, как я старалась! — заставить вас взглянуть на меня! Если бы вы знали, как я плакала по ночам от горя и досады, что вы никогда не обращали на меня внимания! Может быть, вы пожалели бы меня тогда и время от времени
Но, может быть, взгляд ваш не был бы очень добрым, если бы вы знали, как я ненавижу мисс Рэчел. Я, кажется, догадалась о том, что вы влюблены в нее, прежде, чем вы это узнали сами. Она дарила вам розы, чтобы вы носили их в петлице. Ах, мистер Фрэнклин! Вы носили мои розы чаще, чем предполагали вы или она! Единственное утешение, которое я имела в то время, состояло в том, чтобы потихоньку поставить в ваш стакан с водой мою розу вместо ее розы, а ее розу выбросить.
Если бы она действительно была так хороша, какой казалась вам, я, может быть, легче переносила бы все это. Нет, пожалуй, я сильнее возненавидела бы ее. Что, если бы одеть мисс Рэчел служанкой и снять с нее все ее уборы?.. Не знаю, зачем я пишу все это. Нельзя ведь отрицать, что у нее дурная фигура: она слишком худощава. Но кто может сказать, что нравится мужчине? И молодым леди позволительно иметь такие манеры, за которые служанка лишилась бы места. Но это не мое дело. Я не могу надеяться, что вы прочтете мое письмо, если я стану писать таким образом. Только обидно слышать, как мисс Рэчел называют хорошенькой, когда знаешь, что все это происходит от ее нарядов и от ее уверенности в самой себе.
Постарайтесь быть терпеливым со мной, сэр. Я сейчас перейду к тому времени, которое вас интересует, когда пропал алмаз.
Мистер Сигрэв начал, как вы, может быть, припомните, с того, что поставил караульных у спален служанок, и все женщины в бешенстве бросились к нему наверх узнать, с какой стати он так их оскорбил. Я тоже пошла с ними, потому что, если бы я не сделала того, что делают другие, мистер Сигрэв непременно тотчас же заподозрил бы меня. Мы нашли его в комнате мисс Рэчел, Он сказал нам, что бабам тут нечего делать, и, указав на пятно на раскрашенной двери, прибавил, что мы наделали это нашими юбками, и выслал всех нас вниз.
Выйдя из комнаты мисс Рэчел, я остановилась на минуту на площадке посмотреть, не испачкала ли я краской свое платье. Проходившая мимо Пенелопа Беттередж (единственная служанка, с которой я находилась в дружеских отношениях) увидела, что я делаю.
«Вам нечего беспокоиться, Розанна, — сказала она, — краска на двери мисс Рэчел высохла уже несколько часов назад. Если бы мистер Сигрэв не велел караулить наших спален, я бы ему сказала об этом. Не знаю, как вы, но я никогда в жизни еще не была так оскорблена!
Пенелопа была горячего нрава. Я успокоила ее и переспросила о краске на двери, будто бы высохшей, по ее словам, уже несколько часов.
«Откуда вы это знаете?» — спросила я.
«Вчера я была все утро с мисс Рэчел и с мистером Фрэнклином, — ответила Пенелопа, — смешивала для них краски, покуда они заканчивали дверь. И я слышала, как мисс Рэчел спросила, высохнет ли дверь к вечеру, к приезду гостей. А мистер Фрэнклин покачал головой и сказал, что она высохнет не раньше, чем через двенадцать часов. Уже давно прошла пора завтрака — было три часа дня, когда они кончили. Что говорят ваши подсчеты, Розанна? Они говорят мне, что дверь должна была высохнуть сегодня в три часа утра».
«Не ходили ли вчера вечером дамы смотреть на дверь? — спросила я. — Мне показалось, будто мисс Рэчел предостерегала их, чтобы они не выпачкались о дверь».
«Никто из дам не мог
«Не следует ли вам сказать об этом мистеру Сигрэву, Пенелопа?»
«Я ни слова не скажу, чтобы помочь мистеру Сигрэву!»
Она пошла заниматься своими делами, а я — своими. Мое дело, сэр, было постелить вам постель и убрать вашу комнату. Это был мой самый счастливый час за весь день. Я обычно целовала подушку, на которой всю ночь покоилась ваша голова. Кто бы ни убирал вашу комнату после меня, никто так хорошо не сложит ваших вещей. Ни на одной безделушке в вашем несессере не было ни малейшего пятна. Вы не замечали этого, как не замечали и меня… Простите меня, я забываюсь. Потороплюсь и буду продолжать.
Ну, я пошла в то утро заниматься своим делом в вашу комнату. На постели лежала ночная рубашка в том виде, как вы ее сбросили. Я стала ее складывать — и увидела на ней пятно от раскрашенной двери мисс Рэчел!
Я была так испугана этим открытием, что выбежала с ночной рубашкой в руках по задней лестнице и заперлась в своей комнате, чтобы рассмотреть эту рубашку в таком месте, где никто бы не мог мне помешать.
Как только я пришла в себя, мне вспомнился мой разговор с Пенелопой, и я сказала себе: «Вот доказательство, что он был в гостиной мисс Рэчел между двенадцатью и тремя часами в нынешнюю ночь!»
Не скажу вам прямо, какое подозрение первым пришло мне в голову, когда я сделала это открытие. Вы только рассердились бы, а если вы рассердитесь, то, может быть, разорвете письмо и не станете читать дальше.
Достаточно, с вашего позволения, сказать только одно: обдумав все, я решила, что это невероятно — по причине, о которой я скажу вам. Если бы вы были в гостиной мисс Рэчел в такой час ночи и мисс Рэчел знала это (если бы вы имели сумасбродство забыть, что следует остерегаться не высохшей двери), она сама напомнила бы вам об этом, она не позволила бы вам унести с собой такую улику против нее, которая была сейчас перед моими глазами. В то же время, признаюсь, я не была совершенно уверена, что мои подозрения ошибочны. Не забудьте, что я призналась в своей ненависти к мисс Рэчел, и постарайтесь, если сможете, представить себе, что во всем была частица этой ненависти. Кончилось тем, что я решила оставить вашу ночную рубашку у себя, ждать, наблюдать и смотреть, какое употребление могу я из этого сделать. В то время — не забудьте этого, пожалуйста, — мне и в голову не приходило, что вы украли алмаз…»
Тут я снова прервал чтение письма.
Места, где несчастная женщина делала мне свои признания, я читал с неприятным удивлением и, могу по совести сказать, с искренним огорчением. Я жалел, искренне жалел, что набросил тень на ее память, прежде чем прочитал хоть строчку из ее письма. Но когда я дошел до вышеприведенного места, признаюсь, я почувствовал, что все более и более раздражаюсь против Розанны Спирман.
— Дочитывайте остальное сами, — сказал я, протягивая Беттереджу письмо через стол. — Если есть там что-нибудь, о чем я должен узнать, вы сможете мне это сказать.
— Понимаю вас, мистер Фрэнклин, — ответил он, — и это вполне естественно с вашей стороны. Помоги, боже, нам всем, — прибавил он, понизив голос, — но ведь это также было естественно и с ее стороны.
Продолжаю списывать с оригинала письма, находящегося сейчас в моих руках:
«Решив оставить вашу ночную рубашку у себя и посмотреть, как поступят с ней моя любовь или моя ненависть (право, не знаю что) в будущем, — мне следовало прежде всего придумать, как бы мне ее спрятать, не подвергаясь риску, что об этом узнают.