ЛВ 3

Звездная Елена

— Оазисы, — прошептал аспид, судорожно мне образы передавая, — я как-то пробовал сам, чуть магии не лишился. Опасно такое предлагать, но в нашем положении деваться некуда. Призови воду, Веся, давай, я проводником твоим буду.

И я позвала. Выводя потоки подземные туда, куда аспид указывал. Наполняя озера подземные, что почти высохли. Поднимая источники, что уж давно перестали к поверхности пробиваться, да те оазисы подземные, в коих ранее жили кочевники, опустели давно, песком покрылись…Вода поверх того песка поднялась, затопляя зелень высохшую, пробуждая

растения почти мертвые, заставляя шакалов пустынных головы поднять, носами по воздуху водя, принюхиваясь, да не веря, что воду чуют. А в одном из селений я увидела эфу, ту самую, что аспид сегодня ко мне приводил, в обход всех правил да устоев, замерла та эфа, у самой в руке посох, к ногам ее споро вода из речушки, что засохла давно, заструилась, и тогда вдруг сказала эта страшная женщина:

«Останови ее. Хватит!».

Как почуяла меня — я не ведаю. Но аспид ее услыхал, ладонь мою от лица своего убрал мгновенно, и я контакт с пустошью утратила. Только жег еще огонь, не весь я истратила, его почему-то оказалось много. Слишком много. Подготовились гады — это лешенька каменный точно подметил, подготовились… гады!

И вдруг сквозь боль, с коей смирилась уже почитай, сквозь нестерпимый жар и чувство горечи, к губам моим аспид прижался своими. Вдох, всего один вдох, и выпил он весь оставшийся чародейский огонь до последней капли. Содрогнулся от боли, задышал тяжело, пытаясь с силой непомерной справиться, а потом открыл глаза змеиные красные, и одно всего слово выдохнул:

— Убью!

И рухнул. Аккурат рядом со мной и рухнул. А кто бы не рухнул, от такой-то волшбы?

И вот он рухнул, а я приподнялась несмело, клюку все так же сжимая, да на аспида в тревоге взирая.

Из воды без всплеска, без шума скользнул Водя, быстро к нам подошел, на колено одно опустился, пальцами к шее аспида прикоснулся, отсчитал что-то с глазами закрытыми, на меня посмотрел и сказал:

— Жив.

— Точно жив? — я сама полумертвая была, да от тревоги такой и говорить смогла на удивление.

— Точно, Веся, точно, — Водя на меня смотрел так, словно видел если и не в первые, то точно как-то иначе теперь. — Свечи эти, — он поляну оглядел, — это такой ведьминский ритуал, да? Скажи мне что да, Веся, пожалуйста!

А что я сказать могла?

Правду сказала:

— Нет.

Еще и добавила:

— Сама выдумала. Когда делать нечего, и не такое же выдумаешь.

— Весссссссся! — прошипел водяной ну совсем как аспид, а то и позлее.

И все мое негодование как плотиной прорвало!

— Водя, а что делать было? — воскликнула раздражено. — Ты — водяной, и только водяной, сила чародейская у тебя есть, но пользоваться ею ты не умеешь. А как водяной, ты бы и себя, и часть реки погубил, а то и до самого моря скверна добралась бы. А я ничего не могла сделать как ведунья. Ничего, понимаешь? Мы с первой-то волной с трудом справились, а вторая загубила бы на корню все наши старания! Не могла я лесом рисковать, и так уж рискнула, от того поступила как смогла, другого пути у меня не было!

И Водя взвыл. Аки волк одинокий на

луну полную. Так взвыл, что волки во лесу моем вдруг взяли и поддержали.

— Хватит, Водя, — попросила я. — Что ты, что я, мы на себе огромную ответственность несем, нам горевать, печалиться, да на луну выть некогда.

Посмотрел на меня глазами печальными, кивнул горько, хотел было сказать что-то, да тут затрещала свеча одна, и мы к ней обернулись скоренько.

Трещала, бесновалась, билась в агонии свеча ядовито-зеленого цвета. Большой она была, много злобы я в нее вложила, много ненависти, много боли. За ту деревню упырем погубленную, о которой Агнехран рассказывал, за смерти ведьм невинных, за погибель ведуний лесных. За все я мстила. И пусть убивать не хочу, не мое это — жизни отнимать, но испытать страшную боль Велимире придется за все. Абсолютно за все! И мне не жаль ни капли!

А еще… не плохо мне. Боль ушла. Слабость осталась легкая, голова кружилась немного, а боль ушла. На руки свои посмотрела — ни ожогов, ни царапин, ни крови. И удивительно оно было бы, а может даже и хорошо, но знала я — коли в одном месте прибыло, значит в другом точно убыло.

Поглядела на аспида, на земле лежащего да с трудом дышащего и отчетливо поняла, откуда тут убыло.

— Лешенька, — позвала друга верного, — помоги аспида в избу перенести.

Но леший мой держался чуть поодаль, и когда я поглядела на него вопросительно, тихо ответил:

— Веся, он сейчас как лава горная. С виду обычный, внутри полыхает. И когда тот огонь наружу вырвется, от леса нашего хорошо, если половина останется…

Вот оно как.

— Перенесу в горы, — решил леший, — там и оставлю. А вот ты, Веся, в сосновый бор отправляешься, и мигом.

И ведь хороший совет леший дал, хорошее наставление, а я на аспида поглядела, да и… головой покачала отрицательно.

— Не глупи, Веся! — потребовал лешенька.

Я на наруч обручальный указала, и твердо решила:

— С ним побуду, пока в себя не придет. И не спорь, лешенька, он меня в беде не бросил, в огонь за мной пошел, вот и я не брошу его, не смогу. Не спорь, не настаивай, не трави мне душу.

***

Знакомая пещера встретила морозной свежестью. Леший внес аспида в нее на вытянутых руках, но уложил осторожно, стараясь не потревожить. Прямо на каменный пол и уложил, вот как есть. Что ж, я в избенку перенеслась, нахватала всего, чего могла — одеяла из шкафа запасные, рубашку для себя сменную, эта вся потом пропиталась, воды кувшин.

Дверь приоткрылась, заглянул Тихон.

— Еды надоть? — вопросил он.

— Очень надо, спасибо тебе родненький, — замечательный у меня домовой, не зря печь два года не топила и его в избе прятала. И хоть все равно в любом случае так поступила бы, но то что за меня тревожится, приятно это.

Да не переодеваясь, споро сбежала по ступеням вниз, ударила клюкою оземь, тропу заповедную открывая.

Четыре шага, и я в пещере. Сократилось то время и количество шагов сократилось — усилились чащи мои, от того и пути короче стали.