ЛВ 3
Шрифт:
— Ульгерда? — прошептала, словам своим не веря.
Кивнула ведьма, предположение мое подтверждая, да не преминула заметить:
— Волосы у тебя черные, Веся, чернее ночи.
Я прядей своих коснулась, пропустила меж пальцев, да и ответила безразлично:
— Тяжела ночь выдалась.
Только никому никогда не скажу, что тяжелее всего сердцу моему пришлось. Намного тяжелее. Но не время для слез, и себя жалеть не время, совсем не время.
— Наш враг — чародейки, — сказала Ульгерде решительно. — Помни о том, что заклинания на уничтожение всегда в паре идут.
Побледнела ведьма по ту сторону блюдца серебряного. Поняла она больше, чем кто иной понял бы.
—
— Друзья-соратники помогли, — правду скрывать не стала. — В единстве сила, Ульгерда, только в единстве. Когда есть на кого положиться, никакая беда не страшна, никакой враг не опасен…
— Опасен, — не согласилась старая ведьма, пристально меня разглядывая.
— Но не смертельно, — настояла на своем я.
Ульгерда вздохнула судорожно, да сказала:
— Низкий поклон тебе, Весяна. За то, что сделала для меня. За то, что сил придала, да решительности. За молодость возвращенную благодарить не буду, не нужна она мне, сама знаешь, без любимого свет мне давно не мил, ради детей да внуков жила. Теперь ради ведьм жить начну, ради сохранения нашего общества, ради тех из нас, кто погиб смертью безвременной. И к тебе с поклоном я еще приду, поклонюсь до самой земли-матушки, а сейчас вопрос есть важный — маги просят доступ на Ведьмину гору. Просят настойчиво, говорят, что о нас, нашей жизни заботятся. Что делать мне, Веся? Пустить, али прочь прогнать?
Прямо спросила, совета напряженно ожидая, а я… Что я сказать могла? Я вопрос задала:
— Ульгерда, ты с навкарой справиться сумеешь?
Побледнела теща барона, лицо ее бледнее снега стало.
Посидев в задумчивости, правду сказала:
— Советовать я не могу, Ульгерда, но сама я, как ведьма, с одной навкарой может и справилась бы, да только сомневаюсь, что там, в горе Ведьминой одна тварь скрывается. По мне так ударили, что насилу жива осталась. Как ударят по вам мне не ведомо. Прости, плохой из меня советчик.
Опустила взгляд старая ведьма, сама все так же бледнее призрака, глаза лихорадочно бегают, да руки дрожат.
— Черная плесень, как скверна поганая, на нижних уровнях горы давно есть, все отмывали ее да отмывали, а она по новой ползет. Тогда верховные приказали старательнее полы мыть, а теперь… Теперь что мне думать?
— О самом страшном подумай, — посоветовала ей. — Да к самому худшему готова будь. И к тому, что самое худшее в паре пойдет, поначалу послабее, а потом всей силой ударит.
Меня до сих пор как вспомню о случившемся да о ловушке чародейской трясет дрожью крупной, на самом краю гибели были, на самом краешке. До сих пор жутко.
— Я открою гору для магов, — тяжело, словно каждое слово с болью ей давалось, ответила Ульгерда.
И на меня посмотрела выжидательно. Я не кивнула, не подтвердила ничем согласие с мнением ее, я молча сидеть осталась… потому что не знала, что лучше. Просто не знала. Ведьмина гора завсегда была оплотом нерушимым-непроходимым, кто ж знал-ведал, что проникнут в него чародейки, подлостью да подлогом, но проникнут, ведь в лесу Заповедном им места не было, ведуний лесных проще убить, чем провести… И тут подумалось мне вот что.
— Ульгерда, — я на старую знакомицу поглядела, — ко мне иди.
Не поняла ведьма сразу, оно ж такое сразу и не поймешь, а я вот что придумала:
— Гиблый яр теперь мне принадлежит, на севере его гор много, гряда цельная хребтом облака пронзает. Забирай всех, всех кого можешь, да ко мне летите, путь укажу.
Замерла Ульгерда, нахмурилась и честно сказала:
— Веся, среди нас все еще и нежить может быть.
— Так-то оно так, — кивнула я, — да только Ярина нежить не пропустит,
Призадумалась Ульгерда. Да думала недолго, и кивнула вскоре, а затем и сказала благодарственно:
— Спасибо тебе, Весяна. От всего сердца благодарю.
— Не до благодарностей, — ответила со вздохом, — нам бы выжить сейчас… всем.
Кивнула Ульгерда, прощаться не стала, так связь оборвала.
Я же, поднявшись тяжело, вернулась в пещеру, да осталась стоять, пристально глядя на аспида, который, и я уже почти уверена в этом, аспидом не был.
А потом вспомнила то, что сказала Ульгерде и поняла невероятное — нет, был. Спящий беспокойным сном на полу в пещере именно аспидом и являлся! Потому как мага — моя чаща не пропустила бы. Один лишь раз Заратар эль Тарг в лесу моем оказался лишь потому, что его ведьмак провел. Аспиду ведьмак не требовался, ему дозволение я дала, от того спокойно по лесам моим перемещался. Агнехрану же такой привилегии я не давала. И попытайся архимаг пройти — остался бы там, где пытался. Значит — он аспид. Архимаг лорд Агнехран действительно является аспидом!
И тогда…
Тогда что выходит?
Это не аспид сына потерял, а охранябушка мой? От мысли такой сердце сжалось от боли за него, да только… Только вот он лежит, сначала лжет без устали, а потом лежит весь такой несчастный! И вот разбудить бы его, растолкать сонного, да и задать вопрос прямой, прямо в лоб задать, а я… Я вдруг поняла, что не смогу.
Не смогу спросить.
Не смогу обвинить.
Не смогу из сердца вырвать, пусть даже с кровью и болью, а не смогу.
Тихо села на матрац, ноги обняла, на Агнехрана-аспида смотрю, а вижу… вижу то, что случилось словно в другой жизни. Сад, в особняке Славастены, меня — застывшую, оглушенную, потрясенную, да Кевина, что остервенело шепчет: «Они используют тебя, а затем убьют, Валкирин, и кинжал будет в руке Тиромира, пойми ты это». И я не просто поняла, я в это поверила. Поверила сразу. Поверила, но ни Тиромиру, ни Славастене обвинений в лицо бросать не стала. Мне хотелось, хотя бы спросить хотелось… да перед глазами избушка обветшалая на краю деревни вспомнилась, да три могилы. Деда, что жизни ради жителей деревни не пожалел, да и погиб смертью безвременной. Бабушки, что требовала справедливости — а получила лишь насмешки да прозвище «вдова охотника непутевого», и матери, которую мне не довелось увидеть даже после рождения… ее уволокли прежде, чем я глаза открыла, прежде, чем мой первый крик избенку огласил. Все они пытались добиться справедливости… и я знала чем то для них закончилось. А потому, выслушав Кевина я к Тиромиру пошла не за тем, чтобы обвинить или вопросы задавать, о нет. В платье свадебном, пробралась в его комнату, с разбегу обняла, нежно и крепко, зная, что в последний раз, да пока целовал, ошеломленный и появлению моему завсегда счастливый, браслет-то и проверила. Снят был браслет. Снят, изнутри материалом изолирующим покрыт, да держался не на замке вовсе, а на смоле древесной, магически стабилизированной.
Горечью тогда все поцелуи сладкие обратились, горечью душа наполнилась, горьким грядущий день стал. А Тиромир вскинулся, на меня посмотрел, да и спросил: «Веся, жизнь моя, от чего слезы?». «От счастья, Тиромир, — ответила с улыбкою, — от счастья». И слезы потекли втрое сильнее прежнего. «Хорошо все будет, Валкирин моя». И обнял… пропажи браслета свадебного не заметив. А после отнес меня в комнату мою на руках, под скептическим взглядом Славастены. Платье снять помог, в постель уложил, руки целовал, о том, как любит, говорил, да и ушел, лишь поверив, что я сплю.