ЛВ 3

Звездная Елена

— Твой ребенок, та история, что рассказал, была правдою?

И губу прикусила, чтобы не сорвалось полное боли «только не говори, что это было правдой, только не говори». И Агнехран не сказал, словно призыв мой мысленный услышал, так что этого он не сказал. Иное молвил:

— Наши дети при рождении менять облик не способны. Они мимикрируют быстро, в течение нескольких часов, но при родах… Я этого не знал.

А я не знала, почему вдруг обняла его. Обхватила шею, на пальцах приподнялась, теряя лапти, да прижавшись всем телом, обняла крепко-крепко, так что он выдохнул от неожиданности, да обнял в ответ, бережно к себе прижимая.

— Если бы могла, забрала боль твою,

до последней капельки, — прошептала, грудью чувствуя, как бешено бьется сердце его.

— Ты уже забрала, — тихо ответил Агнехран. — Боль забрала, горечь потери, да и рана что все годы кровоточила, затянулась уродливыми шрамами. Прости за обман, да не нашел я другого способа.

Медленно я в лапти свои вернулась, голову запрокинула, в глаза его вглядываясь, и сказала бы… многое бы сказала, стой он передо мной аспидом. А он человечным был. И не архимаг и не аспид, а весь мой родной охранябушка, что охранял да берег как мог, любыми путями, любыми средствами.

— И кровь твоя мне не нужна, — добавил так же тихо. — Но вот от крова не откажусь — десять месяцев рядом с тобой быть это целая жизнь для меня. Светлая, радостная, счастливая жизнь. А без тебя я не живу, Веся, и не жил.

— Жил же, до того как заманили тебя в ловушку подлую, нормально жил, — сказала я.

А он головой покачал отрицательно, да и ответил:

— Нет, Веся, не жил. Чем угодно это было, только не жизнью. Что такое жизнь я понял, лишь оказавшись с тобой.

И я смотрела на него и думала… о том я думала, что если бы он на месте Тиромира был, я бы из лесу вышла. Вышла бы, даже если бы предал, но я бы все равно вышла, потому что его боль сильнее своей чувствовала. И смотрю в глаза его, они сухие — это из моих слезы катятся, а над нами луна огромная, да звезды яркие слепят сиянием, а под ногами песок черный, и такое ощущение, словно все не правильно, словно не земля под нами, а черное беспросветное небо, а звезды и луна они на земле. Все не правильно, все вот это вообще не правильно, не должно так быть…

Отступила я от мага, только за руку взяла, сама не знаю почему, огляделась, спросила тихо:

— Где это мы?

— Дом мой, — тихо так же ответил Агнехран, — здесь я родился.

Глянула на проход тьмой зияющий, вспомнила те пещеры, в которые часть жизненного огня влила, когда сама в огне горела, но не слышно было ни звука из прохода, ни шороха.

— Там нет никого, да? — не знаю, зачем вопрос задала, итак чувствовала, что нету.

— Никого, — выдохнул маг.

Да так он это слово сказал, что сердцем почувствовала — не только сына он потерял, потерь было больше. Гораздо больше.

— Но я восстановил все, — вдруг ожесточенно произнес Агнехран, — дома, крепость, даже конуры собачьи и для скакунов загоны. Все как было восстановил, как помнил. Только могила там всего одна — моего сына.

Остальных не нашел значит, и не похоронил. Селение? Целое селение? О, Земля-матушка, иным столько боли отмеряешь, сколько и скала не выдержит.

И ни о чем я больше спрашивать не стала, лишь сжала его ладонь сильнее, да сказала тихо:

— Идем домой.

Вспыхнул вокруг нас круг алхимический, закружились как карусель руны да символы магические, да и оказалась под ногами трава зеленая, только из лаптей песок черный сыпался. Но я то не сразу заметила — на Агнехрана смотрела, на то как меняется облик его, как вновь чешуей становится кожа, как вытягивается вертикальный зрачок, и как становится он лютым чудищем… да только чудища я в нем больше не видела, человеком он был. Для меня человеком. Ни магом, ни аспидом, ни чудовищем — а мужчиною, от которого сердце мое то билось

так быстро, что ни вздохнуть, то замирало, а то сжималось от боли за него.

Но не долго я о том думала — первым явился леший.

Огромный, злой, кожа трещит, глаза горят, рык из груди вырывается, того и гляди сейчас изукрасит угольное лицо аспида синяком разноцветным. Хотя это вряд ли, аспида тумаками может и угостил бы, а вот Агнехрана не выйдет, и пытаться не стоит.

— Лешенька, — позвала я, вперед выступая да Агнехрана в аспидовом виде собой закрывая, — Воденьку успокой, скажи что хорошо все со мной.

Зарычал леший, на меня посмотрел недобро, опосля на аспида, а на руки наши и вовсе уставился так, словно впервые такое в жизни своей увидал.

— Лешенька, мы домой вернулись, — молвила, глядя на друга верного выразительно.

«Я с тобой позже поговорю» — прорычал мысленно.

А я ему в ответ:

«Знаешь, а у него ведь нет дома — могильник один, а дома нет».

«Он — маг!» — ярился лешенька.

«Он аспид, мы ему кров обещали, помнишь?»

«И кровь, — недобро напомнил друг мой сердешный».

«От крови отказался, но коли потребуется — нацежу».

Глянул на меня лешенька неодобрительно, помянул пень замшелый в ругательстве, да и исчез, неся Воде весть радостную, что нашлась я, и хорошо все со мной. А я вздохнула и хотела было клюку призвать, но не успела — Леся явилась первая! Да как явилась, глаза, что себе из листьев вмиг сотворила на руки наши вытаращила и давай плясать. Ох, как плясала! И с бубном, и без, и радостный танец, и ликующий, и торжествующий, и… И потом Ярина явилась. Та теперь посильнее Леси была, и казалось бы поумнее тоже, как минимум поопытнее, по сдержаннее, но нет — обозрев руки наши сцепленные, эта умная и ответственная чаща… принялась танцевать. И торжествующе, и ликующе, и вообще очень выразительно. И вот стоим мы с Агнехраном, а вокруг нас чащи Заповедные, между прочим клыки и зубы леса, танцуют радостно.

— А ты уверена, что нам нужен такой дом? — мрачно спросил аспид-охранятельный.

— Ну, какой есть, — пожала плечами я.

И аккуратно руку высвободила.

И не то, чтобы чащи движения моего не заметили, они-то заметили, они все замечают, но на ликование это действия не возымело вообще никакого. Так мы и ушли с поляны, на которой веселились клыки и зубы… то же мне, защитницы… развратницы они, а не защитницы.

— Такой момент испортили, — сказал Агнехран и снова взял меня за руку.

И я подумала, что… нет, не испортили, такой момент вообще ничем не испортишь.

***

К избе пришли мы вместе. Я не очень быстро шла, да и тропу заповедную спустя рукава использовала — не хотелось мне торопиться, хотелось идти, идти и идти, неспешно, спокойно, под светом яркой луны, под пение цикад, да соловья где-то в ветвях заливающегося и рядом, просто рядом с тем, кто все так же держал за руку. И говорить не хотелось, и спрашивать ни о чем не хотелось тоже. Спокойствие было такое хрупкое, как ваза тонкая, что казалось одно движение, один вопрос и лопнет она, осколками осыплется и не станет покоя, места ему не останется.

А потом подошли мы к избе, да и остановились, до самой избушки моей не доходя — там спокойствию не было. Истово голосил петух, доказывая, что он всем петухам петух, мычала корова, мекали козы, овцы хоть молчали, хвала им, а домовой мой стоял, на все это добро взирал головенку ручками обхвативши, и вот хоть и тихим был мой Тихон, а чувствовалось — взвоет сейчас на весь лес.

— Охранябушка, — тихо сказала я, — а пошли обратно, а?

— В Пустошь черную? — спросил он.

— Не, не так далеко.