Львиное Око
Шрифт:
Я решила посоветоваться со своей лучшей подругой, Алидой ван Рееде, как нужно вести хозяйство, чтобы поменьше расходовать денег.
— Безнадежно, — ответила Алида. — Безнадежно. Все мы по уши в долгах, и мужья наши бесятся. Ничего не поделаешь.
Она была румяной, кровь с молоком, голландкой, женой одного из лейтенантов, находившихся под началом Руди. Каждый день мы встречались пополудни у нас в саду и болтали о том о сем.
— О, это так весело, — проговорила я, тотчас забыв о том, как бранил меня Руди за лишние траты. — Ты знаешь, мне никогда еще не было
— Милая Маргерит, — сказала Алида, произнося мое имя на французский лад, — ты рождена для веселья.
«Наша компания» состояла преимущественно из молодежи. Мужчины были чрезвычайно внимательны ко мне и весьма учтивы с Руди. Алида сказала мне, что за глаза меня называют «загадочной Маргерит», поскольку я невероятно скромна, и все ломают голову над тем, действительно ли я так добродетельна, как это кажется со стороны.
— Ты прячешься под ресницами, — заметила Алида, — и никто не знает, что у тебя на уме.
Руди большей частью был занят и очень далек от меня, хотя и не напивался и не прятался за стеклянные стены. Однако я думаю, что пил он все же много. На столике в его «квартире», как называл он две комнаты, которые оставил за собою и где он спал, всегда стояла бутылка шнапса. И каждый раз уровень жидкости в ней был разным. Когда я задала Руди вопрос, зачем он пьет, он мне ответил, что служба в Маланге очень сложна и требует знаний мировой и местной политики. Вряд ли я смогу понять.
Изредка он приходил ко мне в будуар, который я отделала на свой вкус в белый и голубой тона: спали мы врозь. У меня было такое чувство, что он навещает меня, скорее, из желания доказать себе, что он еще способен на это, чем из желания близости. Лишь однажды он остался у меня на всю ночь и, прежде чем уснуть, уткнулся в подушку, отвернувшись от меня. Я слышала, как он бормотал про себя: «Я солдат, а не полицейский». А я повторяла лишь одно: «Да, милый», — положив руку ему на плечо, на что он никак не реагировал.
Я решила, что мне нужно знать все о политике. Тогда Руди сможет обсуждать ее со мной. Если ты начальник, то не можешь беседовать на политические темы с подчиненными. В течение продолжительного времени я читала все газеты, слушала разговоры молодых офицеров и была готова поразить мужа.
Однажды вечером, когда мы остались одни и не надо было идти в гости, я подождала, когда подадут кофе, и, набрав в легкие воздуху, проговорила:
— Милый, что ты скажешь по поводу этого испанско-американского конфликта? Мне кажется, это верх глупости. А ты как считаешь? Ну а что если Америка создаст флот, ни в чем не уступающий британскому или голландскому? Как ты думаешь?
Сначала он посмотрел на меня с испуганным, чуть глуповатым видом, а потом принялся хохотать. Никогда еще не слышала я от него такого смеха. Я почувствовала себя уязвленной.
— А другие мужчины находят, что я умна, — заявила я.
— Да неужели? — спросил он, желая меня подзадорить, но смеяться перестал.
Он долго расспрашивал меня, главным образом об офицерах. Ван Рееде, Схуте и прочих. Не флиртую ли я с ними? Не пристают ли они ко мне? Уж не затем ли я стараюсь
— Подойди ко мне, — произнес он наконец.
Хмурая и утомленная, я приблизилась, и Руди обхватил меня за талию.
— Ты молода, — сказал он, — но ты моя жена. Ты меня любишь?
— Да, — ответила я.
Он посадил меня на колени и обнял.
— Тебя огорчает, что я становлюсь старым и толстым?
— Не очень, — проронила я, прижимаясь к нему. Бедный мой. — Все мы люди. Иногда это трогает мое сердце.
— Я по-прежнему твой красавец капитан?
— Да, милый Руди.
— Дитя, — произнес он, теребя мне шевелюру. — Дитя, которому всего двадцать один год. — Он вздохнул.
Я растерялась. Я совсем забыла, что Руди все еще считает, будто мне двадцать один год. Было слишком поздно сообщать ему о том, что мне девятнадцать. Ведь у меня уже есть один ребенок, а второй в проекте. В расстроенных чувствах я закинула голову назад и поцеловала его.
— Я в большей степени дитя, чем вы думаете, красавец капитан.
— Вот и ладно. А теперь спать. Папа Руди должен еще поработать.
— Выходит, ты не сердишься на меня за то, что мне так весело живется в Маланге?
— Конечно, нет. Бегом в постель.
Было за полночь, когда я проснулась и увидела, что он стоит у моей кровати.
— Ты говоришь, что любишь меня?
— Да, — ответила я, протягивая к нему руки. У него был строгий вид, и он казался трезвым.
— Докажи! — произнес он, грубо схватив меня за локти.
— Ну, разумеется! — с облегчением улыбнулась я. Но убедить его в том, в чем ему хотелось убедиться, я не сумела. Он только с виду казался трезвым. В действительности он был пьян в стельку. Он отчаянно пытался доказать свою любовь, но не смог сделать это. Я измучилась, он был в отчаянии, и, когда он уходил, мы не сказали друг другу ничего.
Жилось мне по-прежнему легко и весело. Так продолжалось до мая. Потом я очень растолстела и начала чувствовать недомогание. Пора было угомониться и ждать рождения ребенка.
Перемена в моем положении раздосадовала меня. Правда, у меня был Янтье, хорошевший с каждым днем. Кроме того, каждый день ко мне приходила Алида. Мы сплетничали и придумывали планы на осень. Ожидалось празднование в честь коронации нашей королевы. Ван, муж Алиды, вместе со Схутом сочиняли музыкальную драму и хотели, чтобы я исполнила роль королевы Сказочного королевства. Предложение это мне так понравилось, что я забыла сказать Алиде, что не умею петь.
Руди со мною почти не разговаривал и передвигался очень медленно. По утрам он так долго собирался, отыскивая свою фуражку, трость и бумаги, что мне хотелось реветь. Бывало, он раза три или четыре возвращался с дороги, забыв какую-нибудь вещь, и все домашние ждали, когда же он наконец уйдет, чтобы они могли прийти в себя. Однажды утром он собирался так долго, что я заплакала. Услышав радостный вопль сына, я кинулась к нему, но поскользнулась на натертом до блеска паркете и упала.