Львиное сердце. Под стенами Акры
Шрифт:
— Я испугался, что конь захромал, — сказал граф, когда Ричард натянул поводья. — Но похоже, он просто оступился.
— Во имя Христа, Сен-Поль, что тут произошло? Обиженный тоном англичанина, граф вскинулся.
— Спроси у герцога Бургундского, он тут командир, не я!
Другой французский лорд оказался более разговорчивым. Дрого Амьенский подслушал этот резкий обмен репликами и сообщил Ричарду, что сарацины напали, как только заметили, что арьергард отстал от главных сил.
— Создавалось впечатление, что это будет полный разгром, — честно признался Дрого. — Но слава Богу, с нами был Гийом де Барре, который сплотил рыцарей и сдерживал неверных до твоего подхода, монсеньор. Однако все висело на волоске.
Ричард был полностью согласен с этим утверждением — повернись дело иначе, весь арьергард мог быть уничтожен в первый же день похода. Созывая к себе друзей и соратников, государь кипел от гнева.
— Один тамплиер сказал мне, что сарацинская стратегия сводится к трем словам: беспокой, окружай, уничтожай. Им стоит добавить еще один пункт: бей французов. Где Бургундец?
Король стал раздавать приказы, и все спешили их исполнять. Однако Андре, Балдуин и Морган прятали улыбки, думая о том, что бой с сарацинами покажется Гуго Бургундскому приятной прогулкой по сравнению с предстоящей схваткой с английским королем.
Гийом де Барре устал настолько, что даже не пытался держаться прямо. Он возвращался из палатки лекаря, потому как в конце боя получил удар сарацинской палицей в плечо. Оно болело при малейшем движении, но рыцарь радовался, что кости остались целы. Увидев, что сквайр еще устанавливают его шатер, Гийом опустился на землю около одного из провиантских фургонов и привалился ноющей спиной к колесу. Он знал, что обязан разыскать герцога и доложить о потерях, но не мог найти сил и сделать хоть шаг. Время от времени кто-то подходил и возносил ему хвалу за проявленную в бою доблесть. Обычно признание льстило де Барре, но сегодня он был слишком утомлен, чтобы наслаждаться. Вопреки неудобному положению рыцарь почти заснул, но тут рядом с ним опустился на корточки Матье де Монморанси.
— В лагере только о тебе и толкуют, — воскликнул молодой человек, глядя на старшего товарища восторженным взором. — Говорят, что ты решил исход битвы и что о твоих подвигах наверняка сложат песни.
— Сомневаюсь, что хоть одну из них сочинит Ричард, сухо заметил Гийом, подавляя зевок. — Так или иначе, это его прибытие склонило чашу весов в нашу пользу.
— Да, но именно твои действия позволили нам продержаться до его подхода. Знаешь, его появление получилось зрелищным. — с улыбкой продолжил Матье. — Он обрушился на сарацин подобно молнии! А потом... — Молодой человек осекся, подумав, что едва ли уместно расхваливать человека, так несправедливо обошедшегося с Гийомом в Мессине.
— Я не обижаюсь, парень, — заверил его де Барре, с легкостью прочитав мысли Матье по его лицу. — Король действительно превосходный боец. О чем первый не замедлит заявить.
Монморанси снова усмехнулся:
— Он теперь в шатре у герцога, разносит Гуго за то, что позволил арьергарду отстать. У Гуго такой вид, будто ему целиковый лимон в рот засунули!
— Вот и славно, — пробормотал Гийом, который не раз предупреждал герцога, что тот играет с огнем.
Матье продолжал болтать про битву, пересказывая историю про сержанта епископа Солсберийского. Турецкая сабля якобы отсекла воину правую руку, но тот преспокойно переложил меч в левую и продолжил бой. Де Барре не раз доводилось видеть на поле боя отсеченные члены, иные отрубил он сам, и поэтому сильно сомневался, что человек с такой раной способен вести себя с таким хладнокровием. Но у него не было настроения привносить реальность в рассказ Матье. Глядя на юнца из-под тяжелеющих век, рыцарь удивлялся тому, что парень сумел сохранить такую мальчишескую восторженность после четырех месяцев на полях сражений в Святой земле.
Потом он, видимо, задремал, потому как следующим воспоминанием стало, как Матье толкает его под ребро и говорит, что английский король выходит. Был тот зыбкий час между днем и ночью, и Гийом радовался, что наступили сумерки и что ему не пришло в голову устроиться где-нибудь возле костра. Во время пребывания в Акре он старался держаться подальше от Ричарда, а в тех редких случая, когда пути их пересекались, государь смотрел сквозь него, будто не замечая. Последнее, чего хотелось сейчас рыцарю, так это привлечь к себе внимание государя. К его отчаянию, Ричард остановился переговорить с арбалетчиком, тот кивнул и указал в сторону фургона. Видя, что король направляется к нему, де Барре постарался подняться на ноги. Сердце его колотилось сильнее, чем в самый жаркий момент битвы. Он принял крест, и это перевешивает любые мелкие обиды. Нет способа заставить его отречься от священного обета. Но что, если этот треклятый надменный король запретит ему участвовать в походе?
Матье тоже встал и с тревогой смотрел на приближающегося англичанина. Остановившись на расстоянии удара мечом, Ричард воззрился на рыцаря, храня совершенно непроницаемое выражение лица. И когда дальнейшая неопределенность стала невыносимой, он проговорил:
— Ты очень хорошо сражался сегодня.
Гийом не сообразил, что затаил дыхание.
— Как и ты, — лаконично ответил он, и ему показалось, что в уголке губ Ричарда промелькнула улыбка.
— Странное дело, но климат Утремера повредил, похоже, мою память, — продолжил король. — Хоть убей, но я никак не могу вспомнить, какие разногласия случались между нами в прошлом.
— Воистину странно, — серьезно кивнул Гийом. — Я страдаю от той же болезни.
Ну вот и отлично. Значит, мы можем с этого дня начать все заново. Пойдем в мой шатер, перекусим и отдохнем после битвы, — закончил Ричард, и теперь де Барре не сомневался, что уловил намек на улыбку.
Рыцарь принял приглашение столь же небрежно, как оно было сделано, обнаружив испытанное облегчение только в улыбке, адресованной Матье. Юноша просиял, тронутый видом того, как два его героя преступают через разделяющие их разногласия. Тут Ричард обернулся через плечо и сказал:
— И ты тоже приходи, Матье.
По лицу молодого человека, спешащего догнать старших товарищей, разлилось истинное блаженство.
К этому времени собралась толпа, так как Гийома соотечественники-французы очень любили, и теперь они тоже улыбались, довольные тем, что английский король помирился с несправедливо обиженным им человеком. Единственные двое, кого не захватила эта волна добродушия, стояли на пороге герцогского шатра. Епископ Бове покачал головой, потом сплюнул под ноги.
— Что ни сказал бы этот сукин сын Гийому де Барре, это не извинения, можешь не сомневаться. Он скорее даст отрезать себе язык ложкой, чем выразит сожаление или, Боже упаси, признается в ошибке.
— Извинения созданы для низших, — горько промолвил Гуго. — Не для таких, как Львиное Сердце.
Следующий день армия простояла под Хайфой. Разложив пожитки на пляже, солдаты избавлялись от того, что не являлось совершенно необходимым. Возобновив во вторник, двадцать седьмого, свой марш, крестоносцы придерживались плотного строя, как требовал Ричард. Французам арьергард король больше не доверил, и с того дня им по очереди командовали тамплиеры и госпитальеры. Государь старался также поддерживать мораль среди пехотинцев, меняя их обязанности по отрядам. Один день отряд нес опасную и утомительную службу, охраняя открытый левый фланг и защищая уязвимых рыцарских коней от сарацинских стрел, на другой сопровождал обоз, прикрытый морем. Для людей гнетущий зной оказался врагом не менее страшным, чем Салах ад-Дин. Ричард делал все возможное, чтобы облегчить тяготы воинов. Шли только по утрам, в полдень разбивали лагерь. Но нахождение под палящим зноем взимало свою дань. Люди падали от тепловых ударов, некоторые умирали. Больных перевозили на корабли, мертвых хоронили на месте.