Львиное сердце. Под стенами Акры
Шрифт:
— Ричард! Джоанна! Что стряслось? Я всю дорогу сюда слышала крики!
Ричард вторжению Беренгарии не обрадовался, предпочитая обсудить все наедине с сестрой. Но супругу не попросишь выйти вон, подобно приближенным Джоанны, и даже попробуй он это сделать, Джоанна в нынешнем своем состоянии назло потребует, чтобы невестка осталась.
— Ты ей скажешь или я? — Джоанна яростно смотрела на брата, сверхъестественно напоминающая свою мать в приступе царственного гнева. — Твой супруг продал меня саладинову брату! Он предложил мирный договор, основанный на моем браке с аль-Адилем!
— Ричард?! — Беренгария смотрела на мужа как громом пораженная. — Как ты мог?
— Послушать тебя, так будто я ее на пару верблюдов меняю! Все, что я сделал, это предложил брачный союз, способный положить конец войне. В мои намерения...
— Ты рассвирепел, когда Филипп стал обхаживать меня в Мессине, и даже в мыслях не пожелал рассматривать брачный союз с Францией. Теперь же ты собираешься выдать меня за язычника, врага нашей веры? Да ты, должно быть, точно спятил!
— Я не говорил, что намерен выдать тебя за аль-Адиля! Я только сказал, что предложил ему это. И пытался втолковать тебе, что у меня есть три убедительных довода выступать с такой идеей.
Заметив, что его наконец-то готовы слушать, король решил поторопиться, пока женщины не передумали.
— Прежде всего, — начал он, — Саладин на восемь лет старше брата, и пребывает не в лучшем здравии. Поэтому скорее всего умрет первым. Затем, аль-Адиль выказал себя человеком больших способностей, он одинаково искусен как в государственных делах, так и на поле боя. Эмиры Саладина уважают его, и султану отлично об этом известно. И последнее: первенцу Саладина всего двадцать один год, прочие сыновья еще моложе, и ни один из них не выказал пока талантов под стать аль-Адилю. Насколько я наслышан, между братьями существует тесная связь. Но Саладин должен быть святым — если у мусульман существует такое понятие — чтобы не переживать насчет того, какая судьба постигнет империю после его смерти.
Остановившись, он заметил, что жена до сих пор смотрит на него с ужасом. А вот Джоанна слушала со вниманием.
— Продолжай, — промолвила она. — Выходит, ты намерен посеять рознь между Саладином и его братом. И каким образом предложение о браке способно тут помочь?
— Таким, что это предложение не из тех, какое аль-Адиль отметет с порога, ведь оно делает его королем. А тебя, если интересно, королевой.
Поняв, что попытка пошутить не удалась, Ричард продолжил, рассказав о мирных предложениях, переданных аль-Адилю.
— Как видишь, — заключил он, — этот брачный план на самом деле своего рода ловушка.
— А я — наживка в ней, — язвительно отозвалась сестра. — Думаешь, Саладин примет предложение?
— Нет, полагаю, он откажется.
— Для тебя же лучше, если ты окажешься прав, — предупредила Джоанна. — Потому как я ни за что не соглашусь.
— Даже за титул королевы Иерусалимской, ирланда? — подначил Ричард, и молодая женщина нахмурилась.
— Даже за титул Царицы Небесной. Я не собираюсь жить в гареме. Да, мне известно, что мусульманам разрешается иметь четыре жены. Не забывай, я ведь на Сицилии выросла!
— Но ты ведь будешь королевой, а это наверняка обеспечит тебе более высокий статус по сравнению с другими женами, — заявил он и пригнулся, когда Джоанна схватила подушку и запустила ей ему в голову.
Хотя Беренгария очень обрадовалась, что Ричард не всерьез замышляет выдать Джоанну за неверного язычника, ее озадачивало, почему супруг относится к этому делу так легкомысленно, без той серьезности, которое оно заслуживает.
— Я не понимаю, — сказала наваррка. — С какой стати брат Саладина поверит, что ты способен распоряжаться короной Иерусалима по собственному усмотрению? И почему ты решил, что другие христианские лорды согласятся?
Ричард терпеливо пояснил, что сохранения короны на голове Лузиньяна хочет лишь сам Ги, а права Изабеллы можно провозгласить незаконными по причине ее двоемужества.
— И хотя кое-кто из пуленов может воспротивиться, — подытожил он, — большинство из принявших Крест не станут возмущаться, потому как смогут посетить Священный город и гробницу, исполнить обет и вернуться домой.
Джоанна, прищурив глаза, внимательно слушала.
— Итак, — промолвила она. — Ты предлагаешь аль-Адилю корону, Саладин ее отклоняет, аль-Адиль чувствует себя обманутым, и они с братом начинают подозрительно коситься друг на друга. Таков твой замысел, Ричард?
— В общем и целом, — кивнул король. — Само собой разумеется, это не должно стать достоянием общественности. Стоит Бургундцу и Бове пронюхать, они обвинят меня в переходе в ислам и развязывании джихада против всего христианского мира.
Джоанна молчала до той минуты, пока брат не поцеловал дам и не собрался уходить.
— Из чистого любопытства, Ричард, — обратилась к нему она. — А что, если Саладин и аль-Адиль примут твое предложение? Как ты тогда поступишь?
Он остановился, взявшись рукой за полог.
— Что-нибудь придумаю, — сказал король с усмешкой и исчез в ночи.
Едва муж ушел, Беренгария тяжело опустилась на постель Джоанны.
— Иногда мне кажется, что Ричард слишком умен для своего же собственного блага, — призналась она. — Я осознаю всю ценность шанса посеять недоверие между Саладином и его братом, но если слух просочится... — От одной мысли молодая королева вздрогнула. — Мне казалось, война с сарацинами должна была быть более... прямолинейной. А получается, что это трясина, отравленная мелким соперничеством, личными амбициями, позорными предательствами. Французы ненавидят Ричарда. Пулены вцепляются друг другу в горло. Ги не способен править, но Ричард поддерживает его по причине своей вражды с французским монархом. Филипп не только пренебрег святой войной, но и скорее всего намеревается, бросая дерзкий вызов Церкви, напасть на владения моего супруга в Нормандии. А Конрад хуже всех, потому как на самом деле намеревается выступить вместе с неверными против собратьев-христиан. Все это так отвратительно!
Джоанна задумалась над тем, была ли она когда-нибудь такой же невинной, как Беренгария, такой же доверчивой к людям и их мотивам. Скорее всего — никогда, пришла она к выводу. Впрочем, сложно научиться наивности в семье, известной как «дьявольское отродье». Сидя рядом с невесткой на кровати, Джоанна размышляла об отце и братьях. Дело не только в Ричарде — все они считали себя самыми умными, способными переиграть любого противника и добиться своего одной только силой воли. И чего достигли? Папа умер один, всеми покинутый, проклиная день, когда появился на свет. Хэл в последние недели жил как настоящий разбойник, грабил церкви для того, чтобы расплатиться с наемниками. Шашни Жоффруа с французским королем дорого обошлись жене и детям, поскольку безвременная его смерть превратила их в пешки в борьбе Бретани с более могущественными соседями. Джонни уже показал, что ему нельзя доверять — предал отца, который так многим ради него пожертвовал. Что до Ричарда, то тот не только унаследовал свою долю анжуйского апломба, но и безрассудство, которое казалось ей чрезвычайно опасным. Что может быть безрассуднее, чем идея заключить брачный союз с принцем неверных? Почему только матушка оказалась способна учиться на собственных ошибках?