Люба, любовь и прочие неприятности

Шайлина Ирина

Не хочу касаться его, но этот недопоцелуй… надо что-то делать. Прекратить, желательно, прямо сейчас. Но я положила руку на его плечо, одну, вторая так и замерла на дверце автомобиля. Хабаров принял это, как приглашение. Оказалось губы мягкие, но одновременно твёрдые. Настойчивые. Обещают много, и так поверить хочется… Хоть на ночь. Касаюсь его языка своим и словно трезвею. По крайней мере начинаю соображать, напоминаю себе — Хабаров моя погибель. Отстраняюсь, Хабаров чуть слышно стонет огорченно, а я так вовсе кричать готова. Ничего, перетерпится.

— Спокойной ночи, — напоминаю я и выхожу. И кричу все же, правда уже от страха, а не

от сексуальной неудовлетворённости. Кричу матом, что меня не красит. — Блядь! Сука!!!

Зажимаю рот рукой. Вглядываюсь в темноту. Смеюсь. Утка, долбаная утка!

— Что там? — встревожился Хабаров вылетая из машины.

— Твоё сторожевое пернатое.

— И правда, — согласился Хабаров посветив телефоном. — Моё.

Домой иду — улыбаюсь. Ладно хоть не видит никто в темноте. Вот столько всякой бяки случилось, а мне хорошо. Абсурдная я. А Хабаров сзади мучается, пытаясь запихнуть утку в свое мазератти, которое не мазератти вовсе.

— Вот засранец, — ворчит он. — Лезь давай и только попробуй посри!

Утка орёт, ей мазератти явно не по вкусу.

— Да брось его, — советую я от калитки. — Сам дойдёт.

— А вдруг машина какая задавит? — сомневается Хабаров. — Так и помрёт гад, некормленым.

Я тихо смеюсь и закрываю калитку. Сегодня просто неправильный день, я подумаю обо всем этом завтра.

Глава 8. Марк

Селезень орал в истерике. Судя по запаху ещё и обосрался. На скорости за двести километров по проселочным дорогам его явно не катали еще. Дымом воняет, уткой моей воняет, пиджак явно хана, туфлям из какой-то элитной кожи тоже, возможно и машине, а я лечу вперёд и улыбаюсь, как дурак. И орать ещё хочется от восторга. Я не зря приехал, нет, не зря. Все получится.

Машину развернул уже на полпути к городу и погнал обратно. Завтра новый день, разборки насчёт сгоревшего поля, хотя врать не буду — сам бы его поджёг, если бы знал, что после него Любку так развезет. Нужно как-то уложить свой взбествшийся организм спать. С визгом притормозил у дома, забыв про соседей, открыл пассажирскую дверь.

— Вытряхивайся, — велел я селезню. — Немедленно.

Он посмотрел на меня осоловелыми, ещё более красными чем обычно глазами и буквально выпал из машины. Проковылял к кустам и свалился, вытянув лапы.

— Если сдохнешь, — продолжил я, — Я тебе лебедя мраморного на могилу поставлю.

Свалился спать прямо немытым, только сил и хватило, стянуть ботинки и штаны. Мне ничего не снилось, вот вообще, хотя я не против был хотя бы во сне — пока, заглянуть Любке под платье… Белоснежные простыни в серых разводах от золы и пепла, руки тихонько ноют от ожогов, настроение охеренное, и утка, к сожалению не сдохла. Оклемался, гад, привычно уже начал орать утром требуя еды. Я торопливо принял душ — колхоз меня ждёт, Люба, в перспективе и секс с Любой… Накормил утку от души, вывалив все, что нашёл — не жалко, это можно сказать, не утка, а целый Купидон.

Затем заглянул в машину. Дымом пахнет, утка и правда обосралась, в общем садиться в мой новенький Бентли пока совсем не тянет. Обернулся, а селезень стоит сзади.

— Тебе чего? — удивился я.

Тот меня за лодыжку цапнул, вынуждая посторониться и тяжело замахав крыльями влетел на пассажирское сиденье через пассажирскую дверь.

— Вот же наглость, — поразился я. — Пшел вон, я уже не в эйфории!

Вытолкал пернатое, машину запер и пошёл к сельсовету

пешком. Стало уже ушло, только лепешки остались, настроение у меня отменное, хоть песни пой, право слово. Селезень догнал меня у магазина. Эта толстозадая тварь реально умела летать, отрывая свое упитанное тело от земли едва на полтора метра, и пролетая так не больше десятка. Догонит меня и ковыляет рядом. Я пытаюсь делать вид, что его не замечаю, прибавляю шаг, он не поспевает, отстаёт. Затем взлетает и догоняет снова. Блядь. Ну какой авторитет, если меня на работу провожает утка? Сегодня же найду, где живёт его хозяйка и велю птицу запереть, да как следует.

Гад так и дотопал со мной до самого конца, как бы я не пытался делать вид, что я вообще с ним не знаком. Я шёл и продумывал тактику, как мне с Любашей быть. То, что я сейчас её увижу буквально изнутри подогревало. Но меня ждал облом — суббота. Это из моих мыслей и планов напрочь вылетело. Люди на полях работали, доили коров доярки, а сельсовета закрыт, вот как. Отдыхают. Значит и Любы не будет. В крайнем расстройстве духа я поперся обратно, и селезень за мной. В конце он так запыхался, что хрипел на ходу, но упрямо старался за мной успеть.

— Здрасьте, — крикнул я своей соседке. — А скажите мне, как селезня хозяйку найти?

Она популярно объяснила — по этой улице до поворота, там налево, через лесочек с мостиком через ручей, выйти на длинную улицу и до конца, а там дом белый с голубыми ставнями. Идти предстояло далековато, мой джип пригонят после обеда, в засранный Бентли садиться не хочется. Пошёл пешком, хрипящий и едва ковыляющий от усталости селезень за мной.

Его хозяйка встретила меня не приветливо. Нет, раньше она мне улыбалась, когда забирала селезня первые раза три. Потом устала, и сейчас смотрела недоверчиво. Селезень вовсе за моими ногами спрятался и злобно шипел оттуда, воинственно вытягивая вперёд шею.

— Заберите, — попросил я. — Закройте в подвале, где угодно, он меня достал. Он мне спать не даёт.

— Бесполезно, — вздохнула уткина хозяйка. — Убегает, ещё и орёт во всю мочь.

Я закатил глаза — ну, как так? Ладно я, я утку в первый раз в жизни живую вижу. Но деревенские жители, которые не могут следить с птицей? Не верю.

— Придумайте что-нибудь!

Хозяйка сморщила лоб, наполовину скрытый повязанным платком, так старалась. Потом решила.

— Зарежу. Устала я от его капризов. Его конечно жалко, он лучший оплодотворитель у меня, а я уток развожу на мясо… Но сил моих нет больше. — и к дому повернувшись крикнула: — Васька, наточи мне большой нож! Или нет, даже топор давай, у этого засранца шея толстая, а он миллионерам жить мешает!

Я даже вздрогнул. Шаг назад сделал. Обернулся, а селезень смотрит на меня с укоризной. Глаза кровью налитые словно блестят от слез, глупости, разве умеют утки плакать? Не нужно сантиментов, Марк! Это всего лишь утка, ты ел их сотней разных способов в десятках различных способов! Так что оставляем утку, уходим, радуемся, и спим спокойно по утрам.

— Он и так острый! — крикнул мужик выходя из дома, Вася видимо.

Штаны на коленях обвисли, классическая майка алкоголичка, трехдневная щетина, кадык торчит. И самое главное — топор. Мне со страху он гигантским показался. И селезень мой его признал, явно знал, для чего эта страшная хрень, заклокотал сердито, крыльями захлопал, снова шею вытянул. И ничего не толстая у него шея. Вон какая длинная, трогательно тонкая…