Любавины
Шрифт:
Она хорошо читала – громко, отчетливо, чистым сильным голосом. Понимала, что читает; глаза возбужденно сияли. Она не стеснялась, поэтому было приятно смотреть на нее.
Не вынесла душа Поэта Позора мелочных обид, Восстал он против мнений света Один, как прежде… и убит! Убит!… к чему теперь рыданья, Пустых похвал ненужный хор ИГолос девушки зазвенел горестно и сильно. Все мелкое, маленькое, глупое должно было пригнуть червивые головки перед этой скорбной чистотой.
Николай во все глаза смотрел на девушку. Едва ли он был поражен силой и звучностью слов, едва ли дошло до него, сколь велик был и горд человек, так разговаривающий с сильными мира… Но что-то до него дошло.
Не могла не поразить его чуткий от природы слух гневная музыка, которая образовалась непонятно как – чудом – из обыкновенных слов. Не могло так быть, чтобы одна русская душа, содрогнувшаяся в бессильных муках жажды мести, не разбудила другую – отзывчивую и добрую.
Но есть, есть божий суд, наперсники разврата! Есть грозный судия: он ждет; Он недоступен звону злата, И мысли и дела он знает наперед.От волнения щеки девушки побледнели. Раза два голос ее сорвался. Она, не прекращая чтения, трогала красивой рукой белое, гладкое горло, опять отводила руку в сторону и коротко взмахивала ею в ударных местах.
Клавдя опять с испугом смотрела на городскую – она чувствовала ее силу и боялась этой силы.
Кузьму стихотворение медленно накаляло…
И вы не смоете всей вашей черной кровью Поэта праведную кровь!Галина Петровна устало вздохнула.
– Как? – спросила она Николая. – Неинтересно?
Николай раскурил потухшую папироску, посмотрел на девушку и ничего не сказал, опустил голову.
– Ну ладно, песни песнями… Садитесь ужинать, – скрипучим голосом сказала Агафья. – Самовар скипел.
Кузьма думал о Галине Петровне: «Вот ты какая!…»
Когда ужинали, Николай с уважением посмотрел на девушку и признался:
– Крепко вы… просто, знаете… Только я не понял: кто кого убил?
– Убили нашего поэта Пушкина.
– А-а! – Николай кивнул головой. – Вон кого…
– А другой поэт – Лермонтов – обвиняет тех, кто его убил. А убил его царь.
– Ну?!
– Не сам царь, конечно, а его люди.
Николай поспешно кивнул головой – понял.
«Если она и дальше так будет переворачивать людей, то она натворит здесь хороших дел», – думал Кузьма.
Городской постелили в горнице вместе с Клавдей.
Кузьма
Сзади, за спиной Кузьмы, негромко кашлянул Николай. Кузьма обернулся – Николай, приподняв голову над подушкой, смотрел на него.
– Погляди, какой он был, – Кузьма взял книжку и, придерживая одной рукой сползающие кальсоны, пошел к кровати. – Лермонтов. Вот…
Николай взял книжку, тоже долго глядел на поэта.
– Красивый, – шепотом сказал Николай. – Офицер. Вишь, – он показал обкуренным пальцем ряды пуговиц и шнурки на гусарской куртке.
– Ну, он такой офицер был… неугодный.
– Это уж конечно, – согласился Николай. – Как он их!… И вы, говорит, не смоете вашей черной кровью его светлую кровь. Ты эту книгу припрячь, Кузьма. Мы ее читать будем.
Кузьма вернулся к столу, хотел было начать читать сначала, но Агафья недовольно заметила:
– Там керосину немного в лампе осталось. Завтра встать не с чем…
– Будет тебе! – строго сказал Николай. – Керосин пожалела… Читай, Кузьма.
– Не пожалела, а нету его. Сам же впотьмах завтракать будешь.
– Ну и буду. Небось в ухо не пронесу.
Кузьма с сожалением захлопнул книгу, погасил лампу и лег.
– Завтра почитаем, Николай.
– Колода, – негромко сказал Николай жене.
Агафья промолчала.
На другой день с утра начали устраивать Галину Петровну на квартиру.
Николай посоветовал идти к Фекле Черномырдиной: изба большая, живет одна – чего ей? Возьмет. Еще рада будет – все веселее.
Кузьма пошел к Фекле.
…Распахнул дверь и увидел, как метнулась к двери Фекла… Но поздно, Кузьма переступил порог.
– Здравствуй, хозяюшка! – приветливо сказал он.
Фекла стояла перед непрошенным гостем в простеньком, наспех надетом платье, с заспанным, сердитым лицом.
– Чего тебе? – она хотела загородить собой кровать. Кузьма видел, что на кровати сидит Кондрат Любавин.
«Не выйдет тут с квартирой», – понял Кузьма. Но на всякий случай сказал:
– Я вот зачем: приехала к нам новая учительница… не пустила бы ее на квартиру? Платить будем, конечно.
– Нет, – отрезала Фекла. – С учительницами еще тут возиться!
– А чего с ней возиться-то?
– Не пущу.
– Ну ладно. До свидания, – открывая дверь, Кузьма не выдержал, обернулся и понимающе подмигнул Фекле.
У Феклы на широком лице проступили красные пятна.
«Ишь ты… старая дева!», – весело думал Кузьма, шагая по утренней пустой улице. Вспомнилась некстати Марья. И подумалось: «Вот ведь все они – бабы, все с руками, с ногами… казалось бы: какая разница? Нет, елки зеленые, врежется одна в душу – и все. Одна и есть на всем белом свете».