Любимая мартышка дома Тан
Шрифт:
– Меванча, ты настоящий воин и мужчина, – сухо посмеялся я. – Я без малейших сомнений помог бы тебе. И даже не сказал бы ничего Сангаку. Но – увы. Если бы ты знала, скольким людям мне в этой жизни пришлось сказать «прощай» – ты бы удивилась.
И я отвернулся, рассматривая двух проезжавших мимо толстых господ в складках одежд и весьма замысловатых шапках. Они подпрыгивали, как вороны на жёрдочках, на маленьких сиденьях повозок так, будто ни войны, ни мятежи никогда не смогут их коснуться. Лошадки их мотали друг на друга головами, но в целом были настроены так же незлобиво, как и хозяева.
Наконец я повернулся обратно и стал смотреть прямо на дорогу.
– Я же говорю, что ваше сердце не умерло. Только такие люди и могут быть настоящими воинами, – тихо сказала танцовщица и тоже начала рассматривать проезжавших. – А все остальные – просто убийцы.
Не так уж часто бывает, чтобы на мою спутницу начали обращать внимание раньше, чем на меня. Меванчу всегда узнавали на улицах столицы, и далеко не только согдийцы или персы. Вид звезды, в блёстках, драгоценной сеточке на голове, мирно трусящей прямо по улице, как обычный человек, успокаивал чанъаньцев и вызывал множество поклонов. А тут и Сангак у въезда в «Золотое зерно» сначала мгновенно удостоверился, что великая женщина в полном порядке, – незаметно, как ему казалось, – и только потом перевёл взгляд на меня и взял коня под уздцы.
– Все хорошо, – тихо сказал я ему. – Начинаешь готовить моё исчезновение. И вы двое со мной – но не одновременно.
– Ну, естественно, – кивнул он. – Собственно, уже почти всё готово. И ещё: не вооружить ли охрану?
За ношение оружия тут полагалось два года каторги, но я вспомнил о двух внезапно выкатившихся на меня карликах и кивнул: да, пора.
Тут он наткнулся на мой взгляд и очень удивился.
– Случилось что-то очень хорошее, хозяин? Неужели с нами поедет ещё госпожа…
Я поморщился самым неприятным образом:
– Нет, нет, другое. Скажи, Сангак, если бы ты был Мелеком, где бы ты спрятал деньги – очень много денег?
Этот человек способен был удивиться, наверное, лишь какому-нибудь особо удачному куску баранины на крюке, нежно-розовому, с ровными параллельными белыми полосками рёбер.
– Деньги? Так, чтобы их до сих пор никто не нашёл? Много тяжёлых связок монет? Да хотя бы на складе пряжи, в земле – у нас ведь там всегда что-то было сложено в три яруса, и только сейчас совсем пусто. И всегда есть охрана. А где ещё… ну, я сейчас посмотрю, хозяин, я правильно вас понял?
Я рассеянно кивнул и двинулся в дальний угол двора, где от Маленького Вана с поспешными поклонами отбежали при моём приближении две симпатичнейшие девицы, на вид – оркестрантки или ещё кто-то из мира прекрасного.
– Последний караван, господин Мань? – скорбно вскинул он брови. – Что же мы будем делать потом?
– А потом мы, наконец, отдохнём, – благожелательно сообщил я ему. – Будут и ещё караваны. И мне надо взять у тебя несколько уроков языка – я в последнее время сделал несколько непростительных ошибок. Они, знаешь ли, могут стоить очень дорого. Ну, а потом – надо, чтобы мятеж скорее кончился. И ещё: скажи своим девушкам, что я рад их видеть, а работы новой я тебе пока давать не буду. Пусть приходят чаще.
Да, да, о моём отъезде здесь знали три-четыре человека, и даже им я бы с удовольствием о нём не говорил. Ну, а самый момент отъезда я не собирался называть заранее даже Сангаку.
И в этот момент я уловил на дальнем конце двора, там, где начинались наши склады, равномерное помахивание правой руки вновь вышедшего на свет и жару Сангака. На сгибе его закутанной в подвёрнутый рукав левой руки висело что-то вроде толстой змеи.
Я повернулся и пошёл к нему. Змея, как и следовало ожидать, была тяжёлой, оттягивавшей его руку к земле связкой монет.
Это была не медь, а золото; как и все здешние деньги, каждая монета имела квадратное отверстие посредине, и все они связаны прочным шнурком.
У входа на склад уже стояла дополнительная охрана с напряжёнными лицами.
Некоторое время я смотрел на извлекаемые из ямы в углу тяжёлые связки монет, вдыхал плесневелый запах земли. И не испытывал никаких чувств вообще.
Вот и последняя загадка решена. И что я от этого получил?
Ну, деньги. Очень много денег – примерно столько же, сколько мне привезли из императорской казны прошлым летом, пока я навещал братца Рокшана. Собственно, чудовищно много денег – на них сейчас можно было купить громадные груды шелка, или чего угодно ещё, – но мне это было уже не нужно.
Что мне с ними делать? Часть я ещё успею погрузить на верблюдов – но вывозить деньги из империи запрещено.
Так, сейчас, значит, придётся разбираться с этой свалившейся на меня обузой.
А остаётся всего шесть – даже уже фактически пять – дней.
В принципе, всё выглядело хорошо. Никому не должно было быть до меня дела, даже господину Чжоу. Все внимание столицы ещё с ранней весны было приковано к Тунгуаню, где скопилось почти двести тысяч солдат империи, отлично чувствовавших себя в ущелье между своих же крепостей.
В это ущелье, к защитникам империи, столичные жители отправляли на осликах вкусную еду и чайники с вином. И, естественно, все хорошо знали, что умный старый Гэшу и носа не высунет на равнину: ему надо было просто стоять там со всей армией и ждать. Ждать, пока две другие армии императора – сына киданьского княза Ли Гуаньби и генерала Го Цзыи – добьют одну из армий Ань Лушаня в тылу, и пока стоявший у Тунгуаня мятежный генерал Цуй не почувствует себя в некотором роде одиноко.
Но до развязки ещё оставалось время. А мне было нужно только пять дней.
Они пролетели очень быстро – я успел внимательно изучить лица всех людей господина Чжоу, дежуривших вокруг моего дома и притихшего подворья, обойти лавки на Восточном рынке и даже купить совершенно не нужные мне вещи.
Мне очень хотелось сбежать гораздо раньше. Но есть такая штука, как самоуважение.
Не дождётесь, господин Чжоу. Я уйду красиво.
Последний вечер я проведу в своём доме, неторопливо вымоюсь в своей бане – и пусть оставшийся там намёк на камфарный аромат «танцовщицы Юй», или воспоминание о нём, будет последним из ароматов в последнюю мою ночь в столице.