Любимая песня космополита
Шрифт:
Мне уже казалось, что эта винтовая лестница никогда не кончится. Даже голова моя закружилась от спирального вращения.
– Ну вот! – произнес вдруг поднимавшийся впереди меня Айвен. – Теперь можно и за стол сесть.
Преодолев последние ступеньки, я очутился в совершенно круглой комнате, посреди которой, как и положено, стоял круглый стол. На стене, а в этой комнате, благодаря отсутствию углов, была только одна стена, висело несколько фотографий мужчины в зрелом возрасте с роскошными седыми усами, чуть вздернутым кверху орлиным носом и самоуверенным взглядом.
– Садись
Я обернулся и увидел, что он действительно включил электрический самовар.
– Здесь у меня «русская комната», – продолжал Айвен. – По вечерам я здесь пью чай и слушаю радио… Ты, кстати, какой национальности?
Я пожал плечами, присаживаясь к столу.
– Еврей?! – спросил Айвен.
Никогда бы не подумал, что пожимание плечами может обозначать национальность.
– Нет, – произнес я, считая, что если я еще раз пожму плечами, это может ввести Айвена в полное заблуждение.
– Ну, а родители у тебя кто?! – продолжал он, добавляя в самовар воды из большого кувшина.
– Отец – поляк, мать – палестинка…
– А! – кивнул сам себе Айвен. – Значит полуславянин!
– Нет, – не согласился я, – скорее на три четверти славянин…
– Почему?! – искренне удивился инспектор по правилам поведения.
– Потому, что мой отец долго жил и умер в Сибири, – ответил я.
– А-а, – снова кивнул Айвен, присаживаясь на стул рядом со мной, – значит у тебя есть и русские корни…
Я усмехнулся.
– У меня здесь краснодарский чай, – похвастался Айвен. – Ты когда-нибудь пробовал?
– Нет, – признался я.
Айвен встал, подошел к тумбочке, на которой стоял самовар, выдвинул верхний ящик и вытащил оттуда квадратную пачечку чая. Высыпал, должно быть, полпачки в никелированный чайник для заварки. Потом поставил на стол сахарницу и две большие чашки.
– Уже закипает! – произнес он успокаивающим тоном. – А отсюда хороший вид на окрестности. Посмотри!
Я подошел к одному из четырех маленьких окошек этой комнаты. И увидел рядом внизу край крыши дома и нижнюю часть авеню Цесаря и крыши домиков, спускающихся к морю.
– Этот дом построил себе один австрийский архитектор, – говорил Айвен. – Думал встретить здесь старость… А в этой башне у него была читальная комната. Жалко, что я не люблю читать, а то б тоже сидел бы здесь по вечерам и читал что-нибудь.
– Так ты здесь уже хозяин?! – дошло вдруг до меня.
– Да! – спокойно ответил Айвен.
Закипел самовар, и новый хозяин этого дома поспешил к тумбочке.
Я отошел к другому окну и увидел знакомое предгорье, и каменную площадку, с которой я смотрел на… я отвел взгляд от этого камня и теперь разглядывал уходящую в даль полосу берега, линию, по которой проходила граница желтого песка и синей воды. Отсюда все выглядело сказочно. Идиллия без примет нынешнего времени. А ведь там дальше, за лысым холмом, покрытым выгоревшей травой, стоят бараки военного городка…
Сделав шаг назад, я обратил внимание на большую фотографию в золоченной рамочке. На пожелтевшем снимке стояла группа молодых людей. Лица из прошлого смущенно улыбались.
– Ты не знаешь, что такое «БАУХАУС»? – спросил я, узнав в одном из молодых парней на старом снимке бывшего хозяина этого дома.
– Нет, – ответил Айвен. – Хаус – это по-английски «дом». Наверно, какой-то дом… Чай налит!
Я вернулся к столу.
– Тебе сколько сахара? – спрашивал Айвен.
– Я без.
Он хмыкнул и высыпал в свою чашку три чайных ложки искристого песка.
– Я так устал вчера… – вздохнул он, поднося чашку ко рту и фукая на горячий чай. – Пришлось все правила переписывать…
– Зачем?
– Вставлять везде эту патрульную роту… теперь везде: «это правило не касается солдат из патрульной роты и генерала Казмо». Генерал так недоволен… Получается, что эти солдаты важнее его…
Бедный генерал, подумал я, глядя в окошко напротив. До окошка было метра два с половиной и, естественно, ничего, кроме неясных очертаний крыш, стрел кипарисов и стремящейся вверх горы я увидеть не мог. Но в этой картинке – а пейзаж за окошком очень напоминал акварель в рамке под стеклом – светилась красная точка. Она была едва заметна, но мне этого было достаточно, чтобы снова вспомнить кошмар вчерашнего вечера и последовавшей затем ночи. Я отодвинул свой стул в сторону и получилось, будто я отодвинулся от Айвена.
Он посмотрел на меня удивленно.
– Жарко… – произнес я.
– Да, – согласился Айвен и отпил еще чая.
Я успокоился немного. Окошко осталось слева от меня. Но тут что-то заставило меня прищуриться и я опять почувствовал растущее внутри меня раздражение. Мне могут не поверить, но я действительно в этот момент встретился взглядом с фотопортретом бывшего хозяина дома, висевшем на стене напротив. И я не выдержал его взгляда, хотя и пытался.
– Больше всего мне не нравится, – говорил Айвен, – то, что следующая патрульная рота прибудет сюда из Союза…
– Ты этому не рад?! – не поворачиваясь к Айвену, спросил я. – Ведь это твои земляки… Может, встретишь друзей…
– Когда вокруг слишком много русских – я теряю себя, – сказал он. – Знаешь, почему мне в Африке нравилось?! Потому, что я один был белый, а весь отряд – черный. Нас растасовали как карты – каждому местному отряду по одному воину-интернационалисту. Представляешь, ты один такой, а остальные все другие и похожи друг на друга… И здесь еще ничего, терпимо: я один – русский, а остальные – иностранцы или вот такие как ты… А если сюда приедут еще сто русских… – и Айвен закрыл лицо ладонями.
– Ничего, – я попытался его утешить. – Приедут и уедут через месяц.
– Ты нас не знаешь! – Айвен покачал головой. – Я же тоже приехал только на месяц и не уехал отсюда… Ты бы поехал на свою родину, зная, что там разруха, тоска и ржавые трамваи, и матерятся все на каждом шагу?!
– У меня нет родины… – напомнил я новому хозяину дома.
– Значит, тебе легче, – пришел к выводу Айвен.
Вот в этом я был с ним согласен.
Допив чай, я извинился и объяснил, что меня ждут в гараже.