Любимая

Блейк София

— Он теперь не Вадик, — мне показалось, будто я ослышалась. — Его зовут Авшалом. Он женат и у него трое детей.

— Не понимаю, — пискнула я.

— Ну да, девушка, — произнесла его мать, — он теперь у нас религиозный, живет в поселении, соблюдает все обряды.

— Быть не может…

— Так вот сложилось, — сказал голос в трубке. — Едва он поправился, тут же и решил податься в религию.

Какие только шутки не выкидывает судьба — я положила трубку в состоянии легкого шока. Возможно, женщина, с которой я только

что разговаривала, сумасшедшая. Может быть, она сочинила эту историю, сидя рядом с парализованным сыном?

Необходимо было тут же проверить эту версию: автомат справочной службы выдал мне номер Авшалома Векслера. Я верила и не верила, тыкая пальцем в кнопки.

— Вадик, это ты, ты?

— Кто говорит? — знакомый до боли голос уже приобрел протяжный ивритский акцент.

— Это Соня, я Соня, я приехала в Израиль…

— Сонька, ты? — я ожидала больше страсти в вопросе.

— Ну да, я в Тель-Авиве. А как ты? Ходишь? Двигаешься?

— Да, конечно, уже давно.

— Давай встретимся? — выпалила я.

— Сегодня четверг, — сказал Вадик, — уже поздно, а завтра шабат. — Может быть, в ем… воскресенье?

Теперь я уже слышала в его голосе холодок, но все еще не могла поверить. Это же был он, он, мой первый возлюбленный, к счастью, живой и совсем не калека. Правда, у него была какая–то семья, дети, но для меня все эти подробности словно бы не существовали.

— Я приеду к тебе!

— Нет, я живу в таком маленьком …месте… словом, тебя здесь не поймут, — мягко сказал он.

— Тогда ты приезжай в Тель-Авив.

— Не люблю я этот город, — сказал Вадик. — Давай лучше встретимся посередине, тут есть городок, куда добираться из Тель-Авива всего на одном автобусе…

Сентябрьским воскресным днем я отправилась на центральную автостанцию и села в междугородный автобус темно-красного цвета, который повез меня мимо шумных израильских улиц и каменистых предгорий к небольшому городу под названием Ариэль, где мне предстояло увидеть… кого? Я и сама не знала, но тем любопытнее было увидеть его вновь. Раньше я представляла себе больничную койку с капельницами и прочей безрадостной атрибутикой болезни и разложения, и что бы мне ни предстояло увидеть теперь, это было лучше, но когда он появился у дверей крошечной кафешки, выстроенной при местной автозаправке, я не сразу узнала его.

Ко мне, одетой в лучшие бутиковые вещи, в дорогих очках и золотых кулонах и серьгах (подарки Брюха), подошел аскетичного вида поселенец, в мятых брюках и белой рубашке, с вязаной шапочкой на почти лысой голове. Он протянул руку, отстраняя меня, когда я сделала попытку броситься к нему на шею.

— Нельзя, — сказал он, озираясь, словно в поисках невидимых соглядатаев.

— Вадичек! — вздохнула я, но попыток сблизиться больше не делала, и мы устроились за столиком в маленьком, но кондиционированном зале, где присутствовали только трое солдат с автоматами у ног и хозяин

заведения за стойкой.

— Ты прекрасно выглядишь, — сказал он тоскливым голосом.

— А ты все тот же, — соврала я, не желая замечать темных кругов под глазами и морщин у висков и у губ. — И белые рубашки никуда не делись. Правда, теперь я знаю, что это необходимый атрибут правоверного иудея, — попробовала я шутить. — А раньше тебе удавалось скрывать от меня свои глубинные мотивы.

Но Вадик не оценил мой юмор, его глаза бегло скользили по мне, не останавливаясь.

— Как ты все это время? — спросил он, сплетая пальцы.

— Да ничего такого уж важного, — сказала я, пытаясь вспомнить, что в моем прошлом без него было такого, что ему приятно было бы услышать, но не находя ничего.

— Совсем не о чем рассказать? — морщинки стали виднее, когда он улыбнулся.

— Я последовала твоему совету, — вспомнила я, — уехала в Москву. Работала, как проклятая, потом начала учиться, получила первую степень по экономике. Замуж не вышла. Потом в России наступил кризис, и я временно перебралась сюда.

— Должно быть, я был прав. Ты все правильно делала.

— Я старалась.

— Я знаю. Ты умница.

— Расскажи о себе.

— Шесть лет мы не виделись, — сказал он задумчиво.

— Шесть исполнится через месяц, — напомнила я.

— Я не считаю время в больнице, — сказал он. — Я почти его не помню. Например, я не помню, что ты прощалась, но ты же не могла так просто уехать…

— Я смогла, Вадик. Я хуже, чем ты обо мне думаешь. Я не могла сказать тебе, что убегаю, бросаю тебя.

— На все воля Господа, — холодно сказал мой любимый. — Я поднялся на ноги примерно через год после того, как это случилось. Потом полгода учился ходить. Здесь у нас хорошая медицина, даже бесплатная.

— Я знаю, — сказала я, пытаясь найти боль или хотя бы осуждение в его глазах. Но их не было, и я ощутила вдруг дикую пустоту и холод на душе.

— Мою жену я встретил еще через полтора года, когда уже поселился здесь, — он обвел рукой каменистые склоны, покрытые оливковыми деревьями, за окном. — Ее зовут Лия, и у нас теперь трое детей: все мальчики.

— Здорово!

— Оно и в самом деле здорово: жить в своей стране, растить детей, выполнять предначертанное…

— Звучит прекрасно.

— Это и есть прекрасно, — ровным голосом сказал Вадик. Нет, уже Авшалом.

— Почему именно такое имя ты выбрал?

— Почитай Книгу Царей. Как–нибудь, на досуге. Ты поймешь. По-русски мое имя звучит Авессалом.

— Редкое имя, — задумалась я. — Если не ошибаюсь, это был принц, поднявший бунт против царя, собственного отца.

— И убитый им, — подтвердил Авессалом. — Ты хорошо эрудированна.

— Да, — согласилась я, совершенно не испытывая гордости. — Еще я помню по Библии, что Лия была нелюбимой женой, но матерью первенца.