Любимая

Блейк София

Маму я поздравила уже на следующий день — международная линия накануне отказала из–за перегрузок, и мы с барменами, помню, все грешили на знаменитую Ошибку «2000». Кто теперь помнит об этой глупости, вызвавшей панику среди стольких серьезных людей?

— Когда ты вернешься, доченька? — спросила мама несколько раз.

— Как там Маша? Все еще одна? Как вы уживаетесь? — я не знала, что ответить на ее главный вопрос.

— Привет Софья Николаевна! — Маша взяла трубку и, кажется, искренне обрадовалась моему звонку. — Когда тебя ждать?

— Вы там сговорились, — попробовала я шутить, но не очень–то у меня выходило.

— Нет, серьезно, — настаивала Маша. — Всех денег не заработаешь. Пожалей себя, наконец!

—

Я работаю менеджером, — попыталась объяснить я. — Навыки руководства будут позже необходимы нам обеим…

— И сколько людей у тебя в подчинении?

— Около сорока, — сказала я.

— Неплохо! Ты молодец! — в Машином голосе тревога наконец–то сменилась почтительными интонациями. — А я вошла в долю к Людмиле, теперь я у нее главный модельер.

— Сколько тебе это стоило?

— Ну… вот ты въедливая, Дюймовочка!

— Так сколько? — я и сама уже знала ответ.

— Десятку, — призналась Маша. — Все, что у меня было.

— Я так и думала.

— У нас восьмого показ в новом центре, — похвасталась Маша, почему–то не слишком уверенно.

— Удачи тебе! — искренне сказала я. — Главное — верь в то, что делаешь. Не оглядывайся назад, и все будет хорошо.

Положив трубку, я откинулась на диване в своей отдельной спальне квартиры, которую снимал клуб для девушек. В принципе, это было вновь дежа вю, но здесь у меня была никем не ограниченная свобода, и уже я, а не другие, распоряжалась в квартире, как считала нужным. Так что все–таки, отличия были, причем в лучшую сторону, но в первый день нового тысячелетия мне думать об этом не хотелось.

А мысли мои были обращены к моей далекой Машеньке, которая не единожды слышала от меня, что бизнесом распоряжается лишь тот, кто оперирует его финансовыми потоками. И зная это, она принесла в клювике ушлой Людмиле все свои сбережения без остатка, даже не посоветовавшись со мной по телефону. Понятно, что она уже вложила в дело все свои усилия и талант, поэтому–то хозяйке оставалось лишь выдумать предлог, чтобы коготок птички увяз уже совсем глубоко. Причиной мог послужить тот же показ, за который надо было платить, или расширение дела, или временные проблемы у банка, или налоговые трудности… словом, что–нибудь такое, без чего дальше двигаться было нельзя. Даже если Людмила и будет исправно выплачивать Маше ее долю от прибылей, все равно — я знала это твердо — к моему приезду, когда бы он ни случился, Маша будет не богаче, чем была год с лишним тому назад. Такая у нее карма, подумала я.

Сама же о себе я знала, что многому успела научиться за прошедшие месяцы у Брюха. Он специально не делился со мной, но я была ему достаточно предана и старалась не упускать случаев, когда при мне велись деловые разговоры с другими владельцами мест, входящих в империю этого худого невзрачного человека с близоруким взглядом и нежными пальцами картежника. Так я поняла, что Брюхо самостоятельно вкладывает деньги в открытие новых точек по всему Израилю, в первое время даже контролирует стройку и процесс раскрутки бизнеса, а потом продает свои доли по частям другим мелким пайщикам, уже по совершенно новым расценкам. Отойдя от бизнеса, он уже сверху руководит им, даже, когда контрольный пакет уходит в другие руки, — ведь бизнес нелегальный, и никто не может заменить Брюхо в аспекте улаживания дел с властями и с бандитской братией. Даже если Брюхо полностью выходил из долей в каких–то местах, брошенные на произвол судьбы владельцы упрашивали его принимать десять-пятнадцать процентов от прибылей, чтобы чувствовать себя уверенно. А он снисходительно брал все эти «крышевые» деньги, ни за что не отвечал, и порой его участие выражалось в редких беседах с новыми хозяевами, подсказкам и ловким блатным рамсам, причем никакие связи в большинстве случаев не использовались, не говоря уже о силовых методах — лишь чистый, не побоюсь этого утверждения, — интеллект!

Влияние Брюха

после событий в пустыне вовсе не пошатнулось, а наоборот — выросло. Все знали, что он отважно смотрел в глаза смерти, а потом запутал базаром и развел, как лохов, своих главных врагов и конкурентов. В итоге Вольдемар в Иерусалиме сел в тюрьму по показаниям двоих проституток, Румяный уехал куда–то в Белоруссию, откуда был родом, а Кореец был награжден какими–то мизерными долями, и ему оказывалось всяческое уважение. Все воспринимали его теперь как приближенного Брюха, причем, ни у кого не было и тени сомнения, кто в их связке первый номер, а кто, по-прежнему авторитетный, но второй.

Что же касается Сели, то он исчез, просто пропал куда–то, и его больше никто не видел и не слышал. Практически, половина доходов от массажных салонов и клубов Израиля стекалась человеку, который… хотел, чтобы я стала матерью его ребенка.

Для документальной точности скажу еще, что в районе Хайфы действовала довольно сильная группировка кавказцев, на юге сформировалась шайка отмороженных бандитов под началом некоего Старшины, а кроме этого, было пару десятков мест, принадлежавших местным уроженцам. Эти всегда сохраняли нейтралитет, их места существовали, как правило, подолгу, но никто из них особенно не помышлял о расширении, предпочитая сохранять нажитое и не ввязываться в разборки и войны, в которых сила была бы не на их стороне.

Таким было положение дел в секс-индустрии Израиля, но на прочие области теневой экономики, в частности, наркоторговлю, русские не претендовали, и там работали только старожилы — арабы, евреи, бедуины…

В январе оборот нашего клуба превысил девятьсот тысяч, и я уже мечтала доказать Брюху, что смогу выйти на миллионную отметку, о которой никто раньше не помышлял. А в один из первых дней февраля Каратист избил двоих клиентов, те вызвали полицию, и «Рандеву» закрыли. У полиции было такое право, а теперь появился и предлог.

— Я предупреждала, этот тип опасен, — говорила я Сане и Брюху, когда мы собрались в тель-авивском пентхаузе последнего, сразу после инцидента. Еще с нами был Воха, один из приближенных нашего шефа, молодой качок из–под Одессы, о котором поговаривали, что он был незаконным отпрыском Брюха.

Я не доверяла этим сплетням, но, пожалуй, в их лицах можно было углядеть отдаленное сходство, и вдобавок, ходили слухи, что Брюхо вытащил молодого подбандитка из какого–то неимоверно грязного дела, в котором того то ли опустили, то ли опарафинили, то ли сотворили еще какую–то гадость, которая в блатном мирке значит очень много. В общем, Воха смог начать как бы новую жизнь, и всем своим положением теперь был обязан человеку, который сделал для него намного больше, чем его родной отец, которого он не знал. А поскольку Брюхо никогда не делал чего–либо просто так, то поползли разговоры про тайну происхождения молодого. Однажды Брюхо рассказал мне в общих чертах историю своей жизни, и я сосчитала, что рождение Вохи приходится как раз на период, когда шеф отбывал девятилетний срок. Но, во-первых, можно было ухитриться сотворить ребенка даже на нарах, а во-вторых, сплетня — это такая штука, которая существует сама по себе, даже если противоречит логике. Ну да ладно, речь не о том. Главное, что Воха теперь осуществлял тайные операции шефа по связям с блатными и полицией, и поэтому присутствовал при нашем общении.

— Надо сменить Аньку на управляющего-мужика, — предложил Воха. — Я всегда говорил, что она не справится.

— А в чем ее вина? — поднял голову Саня.

— Она допустила, что ситуация вышла из–под контроля, — Воха упрямо смотрел на меня, ожидая одобрения шефа.

— Что бы ты сам сделал на моем месте? — спросила я.

— Выгнал бы пидора до того, как он распоясался.

— Я докладывала о проблемах с Каратистом, — не сдавалась я. — Если бы решение избавиться от него, было принято, Саня мог это сделать намного раньше.