Любимая
Шрифт:
— О, несут наши роллы, — улыбнулась я Борису Аркадьевичу. — Повторите сакэ, пожалуйста. Что–то оно быстро иссякает.
— Я заплачу за сегодняшний ужин, — сказал мой сотрапезник, едва официантка отошла. — И не спорь, Соня. Ты привлекла меня к делу, назначила приличную зарплату, поэтому позволь хотя бы в такой малости настоять на своем.
— Да ради бога, директор, — сказала я. — И не волнуйся о деньгах. Я найду деньги.
— Ваше здоровье, госпожа учредительница! — Борис Аркадьевич налил сакэ в глиняную рюмку и поднял ее. — Будь всегда здорова и счастлива, Соня.
Я промолчала и выпила горячий сакэ. Наверное, подумала я, мой директор не лжет. Он меня не подставит и не предаст. Вот только будь он хотя бы на пару десятков лет моложе…
В Москве только-только начал таять снег, а в Австрии уже вовсю распустилась зеленая листва. Я пожалела, что оделась в короткую норковую шубку, но с этим было уже ничего не поделать. Я снова вставила в мобильник австрийскую сим-карту и Брюхо позвонил мне почти сразу, едва моя трубка включилась в сеть.
— Я очень занят, дорогая, — сказал он, — увидимся дома. Тебя встретит Альбинос.
— Хорошо, дорогой, — кратко ответила я.
Вот и первый щелчок по носу, Аня Лисовская. Не думай, что ты явилась в Европу на три месяца позже обещанного, и это сойдет тебе с рук. Возможно, пора приготовиться и к другим неприятностям.
Черную гриву и щетину Альбиноса я увидела сразу после прохода таможни у киоска с прессой. Он тоже высмотрел меня в толпе и махнул рукой. Его лицо не выражало ничего, кроме того, что он просто исполняет обязанность встречающего, впрочем, с этим человеком я никогда и не общалась тесно, как, например, с Лохматым.
Мы погрузились в скромный «Фольксваген», ожидавший на парковке аэропорта, и выехали на шоссе, ведущее к Вене.
— Как дела в Израиле? — поинтересовалась я, чтобы начать разговор.
— Хреново, Анка, — ответил Альбинос. — Так хреново еще не было. Лохматый сидит в тюрьме. Саня не ночует дома и ждет, когда за ним придут. «Рандеву» закрыт, половина девчонок выслана.
— Но почему? — я ахнула от неожиданности. Мне казалось, что израильская структура Брюха незыблема и прочна, как и он сам.
— Власти серьезно взялись за чистку, — сказал Альбинос. — Наказание за торговлю людьми ужесточили до шестнадцати лет. Кому охота мотать такие сроки?
— Торговля людьми? — тупо переспросила я.
— Ну да. Менты задерживают любую проститутку, говорят, или ты сидишь под прессом за решеткой до полугода, или закладываешь всех, кто тебя привез, и живешь на свободе. А в благодарность на это время мы ставим тебе визу с правом на работу. Кто устоит перед таким предложением?
— Понимаю, — сказала я. — Но причем здесь работорговля?
— Им на хер не надо знать истину, — сказал Альбинос, глядя на дорогу. — Им важно выступить перед прессой и парламентом, размахивая стопкой уголовных дел. Мол, мы больше не потерпим женского рабства и все такое. А девки подписывают все, что им подсунут. Они же и читать на иврите не могут. Тебя трахали? Да. Значит, насиловали. У тебя было много начальников? Да. Значит, преступная группировка. Тебя привезли нелегально, через пустыню,
— Но я не знаю никого из девочек, кто бы не приехал работать добровольно, — сказала я. — Их же не заставляли…
— Нашлось пару отморозков, которые держали проституток под замком. Еще кто–то заставлял работать в месячные или по двенадцать часов без перерыва. Ментам не надо много, чтобы раскрутить карательный маховик.
— Да уж, — сказала я, — не ожидала такое услышать.
На самом деле я не была особенно удивлена, и, по большому счету, мне были до лампочки тревоги израильских сутенеров. Но я представила, насколько больше была бы моя свобода и насколько разнообразнее текла бы моя жизнь, если бы правозащитники всерьез взялись еще в начале девяностых за брянских и московских сутенеров. Потом я вспомнила, что родная милиция была всегда в долях с ними, и мне стали смешны мои мечты, тем более, что они были о прошлом, которое уже нельзя изменить.
Настоящее же предстало передо мной в виде полностью достроенного нового особняка в двадцати километрах от Вены. Если три его этажа сами по себе впечатляли снаружи, то мраморные полы, витражные окна и резная мебель из красного дерева довершали впечатление изнутри. В подвальном этаже располагался бассейн и тренажерный зал, кинотеатр и сауна. Брюхо выглядел довольным, как мусорный кот, показывая мне все это. Именно так: тощий и вечно голодный бездомный котяра, которого поселили в раю с бесконечной сметаной и теплыми кушетками. Только поселил себя он сам, и в этом была самая главная разница.
— Ну как? — поинтересовался Брюхо с почти безразличным видом.
— Здорово, — почти искренне ответила я, задрав голову и разглядывая потолки, расписанные в стиле позднего барокко.
— Художник-монументалист работал здесь два месяца, — пояснил Брюхо. — Вообще–то он реставрирует старинные замки в Италии, но согласился подхалтурить у меня.
— Не дешево это было…
— Пустяки, малышка. Кстати, познакомься, это Лика.
Маленькая девушка в спортивном костюме спускалась к нам по мраморной лестнице. Примерно моего роста и такая же стройная.
— Привет, — сказала Лика, протягивая мне ладонь.
— Здравствуй, меня зовут Аня. — Вот уж не думала, что улыбка выйдет у меня больше похожей на оскал.
— Очень приятно, Гена много о Вас рассказывал.
— Спасибо.
Знакомая трель мобильника. Брюхо ответил и заговорил по-немецки, отходя от нас.
— Ты, наверное, устала с дороги, — сказала Лика. — Пойдем, я покажу тебе комнату для гостей.
— Спасибо, — повторила я. — Пойдем.
Я взяла чемодан и мы поднялись по лестнице на второй этаж. Двери комнат здесь отличались по размерам, и я заметила, что Лика привела меня к самой дальней из них и относительно узкой. Впрочем, внутри была двуспальная кровать и плоскоэкранный телевизор. Имелись отдельный туалет и душ, словом, все, как в приличном гостиничном номере. Я подняла взгляд — потолок здесь был самым обычным, белого цвета.