Любовь больше, чем правда
Шрифт:
— Преклоняй… — подтолкнул ее к поступку Отец Святобартерный, — Ничего не скрывай. Рассказывай все, как бог на душу положит. С самого начала и до последствий…
Катя, аккуратно подобрав платье, опустилась на порозовевшие колени. Глядя на замызганный край поповской рясы, начала свой нерадостный рассказ о том, как неблагородно поступила Чикита, как неправеден был к ней Константин.
Затем она плавно перешла к цитированию писем телезрителей, не только поддерживающих ее, но и требующих вступиться за насилуемое эрзацкультурой
— Я созрела к этому шагу. И единственное, чего мне сегодня не хватает, так это уверенности в поддержке божьей…, — обратилась она к Отцу Прокопию, не поднимая своих блистающих глаз.
И глаза святоши также заблистали:
— Ты обретешь ее в моем лице, дочь моя, не сомневайся…
Девушка уточнила:
— Истину ли глаголите, Отец Святобартерный?
— Да, Катя, — честно дрогнул голос Святого Отца. — Но во имя процветания общества ты должна будешь раз и навсегда отказаться от самих мыслей о прошлых порочных связях с этим лицемером Константином. Поклянись мне на святом кресте, что окончательно выбросишь Пиля из твоей прелестной головки. Поклянись, что никогда, кабы что ни вышло, не позволишь ему беспричинно взглянуть на тебя, прикоснуться к твоим…, к твоим…
Тут Отец Прокопий почувствовал что-то неладное. Он не мог оторвать взгляда от обнаженных плеч Кати, от ее волной вздымающейся груди.
— Продолжайте, Святой отец…, — ушла вся во внимание прихожанка.
— Прикоснуться к твоим…
Отец Прокопий хотел положить свою длань на голову Кати, но какой-то бес толкнул его в ребро, и рука наклонившегося слуги божьего промахнулась, легла точнехонько на персиковую грудь девушки.
Катя вскочила с уставших колен. Побелела как редька, побагровела как свекла. Она была вне себя:
— Как? И вы, Святой Отец, туда же — к богу за пазуху?…
— Ну, что ты…, — лицемерно поморщился было Отец Прокопий.
Но он просчитался. Пред ним была уже далеко не та прежняя Катя, которую можно было хватать, не думая о самых серьезных последствиях. Нет, телевидение просветило ее. Все эти деловые люди, контракты, учебник «Экономические и правовые основы шоу-бизнеса» не прошли ей даром. Теперь Катя кое-что понимала в деловой и частной юриспруденции. И потому высказалась спокойно, но категорично:
— Святой Отец, надеюсь, что кроме слова божьего вы также знакомы и с буквой закона. И вы знаете, что вам светит статья 724-бис параграф 9: «Сексуальное домогательство на рабочем месте, отягощенное служебным положением…»
— Прости меня, дочь моя, — теперь уже на свои колени рухнул Отец Святобартерный, под воздействием Катиной речи осознавший всю чудовищность им содеянного.
Впрочем, он еще надеялся легко отделаться:
— Но, кажется, это была рука бога, испытующего тебя… Действительно ли твои мысли в ладу с твоим телом…
Но Катя плюнула на его бред и голову сверху вниз:
— Не вешайте мне лапшу, куда не следует, неуважаемый святоша. Знаете, что я сделаю? Я расскажу о ваших бесовских ручонках с телеэкрана. Вы не святой отец, вы сам дьявол-покуситель. И пусть миллионы телезрителей увидят воочию его лик. Я потребую открытого судебного разбирательства в прямом эфире. Потребую материальную компенсацию, на которую создам фонд «Защиты телезрителей»… И еще вам влепят минимум шесть лет, в течение которых вы, надеюсь, разберетесь, сколько же у вас рук. И какие из них ваши, божьи, дьявольские или ваших любезных сокамерников…
— Остановись, любезная дочь моя, может быть мы можем…, — пытался вставить доброе слово Отец Прокопий, живо представивший себе тюремный плацкарт.
Но Катя было неуклонна и неподкупна:
— Нет, только через суд.
Тогда Святой отец сменил пластинку:
— Вспомни слова господа и сумей простить. А я найду, как покарать себя. Я обещаю тебе. И ты обещай мне…
— Но разве я могу вам верить после всего этого…, — вполне заслуженно засомневалась Катя, поправляя оскорбленную грудь.
— Можешь, — застучал крепкой как сама вера головой о пол Отец Прокопий, — ибо веришь ты не мне, а богу…
Катю этот могучий стук впечатлил. А не прекратившись и через полчаса, вполне убедил:
— Хорошо, я прощу вас. В первый и в последний раз. И при условии, что вы больше никогда в жизни не посягнете ни на одну честную девушку.
Святой отец встал с колен и облобызал ноги святого лика:
— Клянусь. И в знак наказания налагаю на себя обет молчания. Теперь я никому не скажу даже слова и полслова. Не произнесу и слога. Пока не простит меня мой всевышний господин. Прощай, да хранит он тебя…
Катя послушно двинулась на выход:
— Прощайте. Если не обет, так могила вас точно когда-нибудь исправит, похотливое вы мужское племя…
Разумеется, у Кати пропало все ее возвышенное настроение. Думать ни о чем не хотелось — в голову начинали приходить сплошные мерзости и пакости. И тогда она решила:
— Зайду-ка я к Айше. Поболтаем. Поревем на пару. Развеюсь, может быть…
Но Айши в магазине не оказалось:
— За ней зашел темнокожий молодой человек и увлек ее куда-то…
На душе у Кати еще больше потошнело, и она, пытаясь сдержать слезоточивые эмоции, забежала в несколько других магазинов. В рыбном купила огромного сырокопченого лангуста. В винном — бутылку белого сухого. В музыкальном — диск с новыми романтическим балладами «Утешение— 47».
Катя решила заесть, запеть, заглушить плохое настроение. Забыть о мерзком Отце Прокопии, а заодно и о предстоящей свадьбе Константина и Чикиты.
Катя шла домой быстро, не глядя по сторонам. И напрасно. Могла бы и заметить за окном одного из ресторанов сидящих за столиком Айшу и Гнудсона.