Любовь Хасана из Басры
Шрифт:
– Сильнейшего страха, Валид?
– О да, мне слышатся даже слова, пусть и не столь отчетливо, как при наших беседах. Мальчик часто повторяет «о я несчастнейший из смертных…», и я понимаю, что чувствует он себя именно так.
– Это странно, мой друг. Мальчик влюблен, а его возлюбленная отвечает ему с неменьшим пылом. Он истов в занятиях, и его успехи заметны всем наставникам. Но почему же он чувствует себя несчастнейшим из смертных?
– Ответа на этот вопрос у меня нет, учитель.
– Значит, его найду я. Спасибо, добрый мой друг,
– Благодарю тебя, мудрый мой друг и наставник. Твой ученик, добрый наш царь Темир Благородный, передает тебе привет. Он говорит, что с удовольствием бы сменил царские одежды на платье ученика… Пусть бы всего на несколько дней…
– Это понятно, мальчик. Темир тоже не становится моложе. Но всем хочется вернуться в те дни, когда ты был молод и силен. Передавай ему от меня привет и скажи, что я с удовольствием вспоминаю те дни, когда учил его.
– Благодарю, учитель. Да пребудет с тобой милость Аллаха всесильного, да оградит он тебя от болезней и бедствий сто раз по сто лет.
– Будь счастлив и ты, ученик.
Георгий откинулся в кресле и задумался. Хасан, младший сын визиря Рашида, был во многом, пожалуй, самым лучшим его учеником. Нет, не столько самым лучшим, сколько самым усердным. Наставники нашли к юноше верный подход, дав ему возможность вбирать столько знаний, сколько он в силах поглотить. Именно так, ибо казалось, что разум юноши – это губка, а знания – прекраснейшая из субстанций мира. Но почему он чувствует себя несчастным?
– Глупо думать, – проговорил Георгий, – что Хасан боится своего отца и учится только из страха перед ним. О нет. Здесь что-то иное. И боюсь, мне нужно немедленно разобраться с этим. Если уж Валид услышал слова юноши…
Но выяснять, что же происходит с Хасаном, учитель все же решил начать с того, что побеседовать с Мехметом.
– Ибо кто лучше друга может знать, что происходит с Хасаном…
Георгий поймал себя на том, что рассуждает вслух, и усмехнулся.
«И ты, железный Георгий, стареешь… Теперь ты бормочешь себе под нос, как столетняя старуха…»
Учитель легко встал и вышел на залитую солнцем улицу, что вела к главному храму наук, библиотеке. Но сейчас путь Георгия лежал не в ее прохладные недра, а к обрыву над речушкой. Ибо Мехмет более склонен был к тренировкам тела, чем духа. А в школе всегда поощряли усердие учеников, считая, что лучше всего усваивается тот урок, который учится с радостью и удовольствием.
Конечно, Мехмет был там. Вместе с юным учеником из далекой Чины он вновь и вновь отрабатывал движения, более похожие на движения цапли. Оба уже изрядно раскраснелись, и потому Георгий рассудил, что можно ненадолго прервать занятия.
Оба
– Здравствуй, Мехмет. Я хотел бы несколько минут побеседовать с тобой.
– Конечно, учитель.
Юноша вытер разгоряченное лицо и присел вместе с Георгием на лавку в густой тени платанов.
– Я должен поговорить с тобой, Мехмет, о твоем друге Хасане.
– Так, значит, учитель, этот глупец все же пришел к тебе?
– Пришел? Разве он хотел прийти ко мне?
– Я просил, я заставлял его сделать это.
– Но зачем? Что этакого произошло с Хасаном?
– О, учитель, он сходит с ума. И сам, похоже, понимает это.
– Остановись, Мехмет. Ты начал рассказ с вывода, а не с фактов. Начни еще раз, но выводы предоставь делать мне.
Мехмет почтительно кивнул, прикидывая, с чего же начать. Должно быть, не было смысла повествовать о том, каким жестоким и деспотичным отцом был визирь… И потому юноша начал свой рассказ так:
– Ты же знаешь, учитель, как усерден Хасан. Он вбил себе в голову, что он плохой рисовальщик, что ему следует изучить все науки, повествующие о природе и человеке, дабы вложить душу в каждое из изображений. Ему все время кажется, что животные на его картинах мертвы, и потому он с таким страхом берется каждый раз за изображение человека.
– О да, я знаю об этом.
– Вот поэтому и просиживает Хасан целыми днями в библиотеке, роясь в горах книг и наставлений. Знаешь ты, должно быть, и о том, что изваяния, присланные из страны Мероэ, буквально заворожили его.
– Но что в этом удивительного? Статуи прекрасны. Искусство древних величественно и необыкновенно реалистично. Мне они тоже нравятся.
– А Хасан настолько заворожен ими, особенно изваянием молодой женщины, что чувствует некую связь с ними. Он дал этой каменной девчонке имя, назвав ее Айной…
– Но и такое тоже бывает, мальчик… Ведь называют же воины свои мечи и копья, боевых коней и парадное облачение…
– О да, называют. Но Хасан разговаривает с этой каменной девчонкой, советуется с ней, словно с живой. И, о Аллах милосердный, слышит ее ответы.
– Слышит ответы? Это очень плохо, Мехмет.
– О да, я испугался, когда Хасан поведал мне об этом. И просил, просто умолял, чтобы он, не медля ни секунды, рассказал все это тебе, о мудрейший из учителей…
– Слышит ее ответы… – вновь повторил Георгий. – Ай, как нехорошо. А что еще рассказал тебе твой глупый друг?
– А еще, учитель, он утром рассказал мне, что, целуя Наринэ, почувствовал на губах не сладость девичьих губ, а холодные уста статуи…
Георгий замер. Ибо все то, что он услышал ранее, лишь обеспокоило его. Последние же слова Мехмета вселили в его сердце настоящую тревогу.
– И где же сейчас этот несчастный?
– Еще час назад мы были здесь, на площадке, вместе. Должно быть, он вновь отправился в библиотеку… Или рисует где-то. Ведь для него нет более радостного занятия…