Любовь и ненависть

Шевцов Иван Михайлович

становились интересными, целеустремленными.

Однажды Валерка сказал мне:

– Послушай, Андрей, а ты не находишь, что у нас еще до

черта упрощенчества в боевой учебе?

– Не нахожу, - ответил я в недоумении. Мне казалось, что

появление у нас подводной лодки совершило целый переворот

во всей боевой учебе.

– Уж больно быстро и легко мы находим "противника". В

бою будет гораздо сложней, - пояснял Валерка с не присущей

ему

степенностью.
– Полигон узок.

С ним нельзя было не согласиться. Полигон - район, в

котором действовала подводная лодка, - и в самом деле не

был достаточно широк. Мы уже знали, что "противник"

находится именно в таком-то квадрате и за пределы его не

уйдет. Так искать легко.

Это было еще до отъезда Пряхина. Я поговорил тогда с

Дмитрием Федоровичем. Он долго думал, должно быть, с кем-

то советовался и, наконец, издал приказ о расширении

полигона. Поиск производить стало труднее, но зато намного

интересней. Это решение особенно пришлось по душе Марату.

Теперь он забирался куда-то в преисподнюю, где найти его

было не так легко. Вообще он страшно переживал, когда его

находили, атаковали и особенно когда наши бомбы накрывали

цель. И как он ликовал, если ему удавалось перехитрить нас,

ускользнуть из-под удара!

Марину в эти дни я видел только мельком. С заходом

солнца маяк зажигал огни, и яркий светло-розовый с

сиреневым переливом луч всю ночь заигрывал с морем,

дразнил его, слегка касаясь волн на короткий миг, и тотчас же

убегал. Так в детстве я играл солнечным зайчиком. И теперь

мне иногда казалось, что это Марина, сидя на маяке, шалит

мощным лучом. Когда вечером - это случалось раз в неделю -

я заходил в свою необжитую холостяцкую комнату в новом,

только что отстроенном доме, то, прежде чем лечь спать, гасил

свет и минут тридцать стоял у окна, ловя глазами быстро

бегущий родной и знакомый луч маяка.

И думал в это время почему-то об Ирочке Пряхиной, а не

о Марине. Это получалось у меня как-то подсознательно,

помимо моей воли. Когда я ловил себя на этом, мне

становилось неловко. Я не хотел признаться, что Ирина по-

прежнему сидит в моем сердце и не желает уступать места

никому другому, даже Марине. И я тут ничего не могу поделать.

Днем в густой туман на острове Палтус предупреждающе

выла сирена, а у скалистого мыса у входа на рейд глухо и

сонливо куковал наутофон.

Однажды, когда туман рассеялся и ветер, разорвав в

лохмотья и разметав

во все стороны серые, мокрые облака,

обнажил низкое, блеклое небо, Валерка посмотрел на высокую

скалу, что лежит между причалом и маяком, и сказал:

– Опять она стоит и смотрит на корабли. Может, шпионка

какая-нибудь?

Я вскинул бинокль: на скале стояла Марина. А Валерий

продолжал пояснять:

– Уже в четвертый раз замечаю: когда мы уходим в море

или возвращаемся в базу, она тут как тут. Будто встречает и

провожает нас.

– А может, и впрямь встречает и провожает друга своего,

– заметил я, пытаясь хоть таким образом рассеять его

подозрения.

У меня было желание рассказать Марине о

"подозрительной" девушке, но, боясь ее обидеть, я промолчал.

Моими друзьями она никогда не интересовалась. Только

однажды спросила будто невзначай:

– Скажи, пожалуйста, этот капитан-лейтенант со

смешным именем твой приятель?

– Марат, что ли?

Она кивнула.

– Бывший приятель. А что такое?

– Ничего. Просто так. Воображала ужасный.

Она отказалась что-либо добавить к своим словам,

только брови ее задвигались негодующе и беспокойно. Я не

стал расспрашивать. Впрочем, на второй или третий день

после этого разговора Марат ни с того ни с сего сообщил мне:

– Выписал жену.

– Для занятия вакантной должности?

– Скучно, старик. А что ты не женишься на этой

чернокосой?

– Ты же мне не советовал.

– Это вообще. А на такой жениться можно: она покажет,

где раки зимуют.

– Ты говоришь так, будто тебе она уже показала.

Он понял намек, но промолчал.

Я подумал тогда: а в самом деле - почему я не женюсь на

Марине? Прежде я как-то старался уйти от этого вопроса,

избегал давать на него ответ, потому что во мне не было его,

этого твердого, определенного ответа. В Марине я видел

просто друга, с которым мне приятно было поговорить,

поспорить, помечтать. С ней было интересно, легко. Но всякий

раз, расставшись с ней, я тотчас же забывал об этой

интересной и умной девушке. Она была действительно

интересной, возможно, даже красивой, но красота ее не

задевала в моей душе тех струн, которые звенели лишь от

одного имени - Иринка. Впрочем, когда-то, в первое время

нашего знакомства с Мариной, во мне вспыхнуло нечто очень

серьезное, желанное и большое и, казалось, заслонило образ