Любовь и ненависть
Шрифт:
глядела на море неотступным, прикованным взглядом, Должно
быть, хотела увидеть то, что невидимо для глаза, что скрыто за
дальними далями, потому что перед глазами ее ни вблизи, ни
вдали не было ни одного суденышка.
На женщине были яловые сапоги, забрызганные грязью,
короткая, но теплая, какие носят в деревнях, куртка, пуховый
платок, в руках большое ведро, полное красивых, свежих, с
сочным запахом подберезовиков. Женщине на вид
меньше тридцати лет.
Увидев меня, она словно обрадовалась, сказала
торопливо, наверно боясь, что я пройду мимо:
– Посмотрите, разбушевалось-то как...
– и повела глазами
на море.
– Шторм.
– Да, штормит, - согласился я.
– А это не опасно?
– спросила женщина.
– Для кого?
– Для рыбаков. Наши сейчас в море.
– Достается ребятам. Наверно, не столько тралят,
сколько травят.
Ей было не до шуток: каламбур мой она пропустила мимо
ушей, спросила так же серьезно:
– А перевернуть не может такая волна?
– Не думаю, - успокоил я.
– Наши траулеры довольно
мореходны.
– - Мореходны, когда море спокойное. А когда
разгуляется... Вон в позапрошлом году так и пошел ко дну
целиком траулер со всеми людьми. И никто не спасся. - В
голосе ее звучала тревога.
– То был ураган, сейчас обычно: штормит малость.
Я догадывался: там, в море, на траулере, был близкий
для нее человек. И еще заметил я один штрих: почему-то
очень пристально, до подозрительности, глядела она на меня.
Я посмотрел в море и, увидев на горизонте синие
силуэты нескольких судов, сказал:
– Вон они, должно быть ваши, возвращаются.
Она обрадовалась. Теплая волна разлилась по широкому
простому обветренному лицу, а глаза оттаяли и заулыбались.
– Наверно, они, - подтвердила женщина.
– Так что встречайте свежими грибками, - сказал я, -
жаренными в сметане. Хороши!
– Чего другого, а этого добра хватает, - согласилась
женщина.
– И жарим, и солим, и сушим, и маринуем. Весь год с
грибами да с морошкой живем.
– Любите собирать?
– спросил я.
– Здесь-то? Не-е, здесь не интересно. Кабы лес. А то
чудно как-то: и леса нет, а они растут, будто в поле. Не то что у
нас на Псковщине. Пойдешь в лес - благодать одна.
– Значит, не нравится здесь?
Но она не ответила прямо, а может, не поняла меня,
заговорила о другом:
– Докторша у нас жила - вот уж была истинная грибница:
страсть как любила собирать. Уйдет, бывало, на гору, корзину
большую и ведро полные-преполные за
сама и вовсе не деревенская, из города, из Ленинграда...
Удовольствие, говорит, одно грибы-то собирать, отдых
настоящий. Она у нас комнату сымала.
Говорит, а сама искоса на меня посматривает, хитро,
изучающе. Мне неловко было от ее взгляда.
– Одинокая, значит, была, - вставил я лениво.
– Разведенная. А сама красивая. Сколько за ней наших
ухаживало - никакого внимания. На столе у нее карточка
стояла паренька одного. Я все смотрела - глазами на вас
похож. Только штатский, молоденький.
– А как ее звали?
– оживился я.
– Ее-то? Арина Дмитриевна.
– Ирина?! Пряхина?!
– Я готов был закричать.
– Нет, не Пряхина. Инофатьева, - спокойно поправила
женщина.
– Ну да, конечно, Инофатьева, - вырвалось у меня
торопливо-восторженно.
– Она что? То есть где она? Здесь, в
Оленцах?
– Не-е, была здесь, а теперь в Ленинград уехала. Отец у
нее сильно захворал и даже, может, не выживет. Сердце у него
слабое. На войне да на море понадорвал. Он у нее моряк,
адмирал.
Все смешалось и спуталось во мне: радость сменялась
тревогой. Я проговорил вслух сам себе, уже не обращая
внимания на мою собеседницу:
– Дмитрий Федорович... так плох...
– При смерти, можно сказать, - подтвердила она и затем
спросила как-то очень просто: - А вы, часом, не родственник
ихний? Или зять, может?
– Зять?.. Нет, не зять, - машинально обронил я.
– Значит, просто знакомый. Он ведь, отец-то ее, тоже
здесь служил долгое время, потому вы знать должны.
– Да, именно. Я у него служил... - Я взял ее ведро с
грибами, спросил настойчиво, в поселок ли она идет, и
попросил рассказать об Ирине.
Она, конечно, догадалась, сказала с озорцой:
– А глаза, ей-богу, ваши на той карточке...
Мы пошли по тропке к поселку. И спутница моя
рассказывала об Ирине.
– Машенька моя воспалением легких болела - в Завирухе
лежала. Ну, потом поправилась, выписали ее. Забрала я ее из
больницы уже домой ехать, а рейсового нет, запаздывает.
Маше четыре годика было, слабенькая после болезни. Сидим
мы на причале, ждем. А чего ждать? Жди, кажут, у моря
погоды. А тут Игнат Ульянович Сигеев со своим катером в
нашу сторону идет. Я говорю: "Может, возьмете с девочкой?"
Кабы одна, можно и подождать бы. Ну, взял он без слов.