Любовь и разлука. Опальная невеста
Шрифт:
Гораздо теплее их встретили в Соли Камской. Город, стоявший на холме у впадения речки Усолки в Каму, ограждали стены с четырьмя глухими и пятью воротными башнями, потайным выходом в лес и тайником к Усолке. Внутри крепости возвышалась рубленая церковь Михаила Архангела, колокольня и осадные дворы. За крепостью в посаде располагались воеводский двор, казенные строения, деревянный Троицкий собор, четыре клетские шатровые церкви и жилые дома соликамцев. Соль Камская бурлила жизнью. Все спешили по делам, никто не сидел праздно. Вдоль Усолки выстроились тридцать варниц, из которых валили клубы черного дыма. И такой же дым валил из труб бесчисленных кузниц, где ковали железо для соляных промыслов.
Дядя Иван, который ежевечерне записывал разные любопытные сведения в дорожник, вознамерился осмотреть одну из варниц по Усолке. Александр от нечего делать пошел с братом, уговорив пятидесятника составить им компанию. Марья потребовала, чтобы ее тоже взяли. Пятидесятник удивился желанию девицы осмотреть варницы, но препятствовать не стал. Как оказалось, большинство варниц принадлежало все тем же именитым людям Строгановым. Братья Желябужские уже не осмеливались куражиться над купчишками. Иван смиренно попросил строгановского приказчика показать проезжим людям, как варят соль. Приказчик снисходительно хмыкнул:
– Вам-то, дворянам, какое до сего дело? Токмо тайны здесь нет. Покажу, коли любопытствуете.
Приказчик повел ссыльных к соляным колодцам, похожим на обычные колодцы с питьевой водой. Только вместо воды ворот поднимал со дна тяжелую бадью с рассолом. В некоторых колодцах вместо воротов были устроены деревянные солеподъемные трубы. По одной трубе закачивалась вода, размывавшая пласт соли, а по другой откачивался рассол. Затем рассол выливали в деревянные желобы, по которым он медленно стекал в варницы. Бревна варниц пропитались солью и были проконопачены овечьей шерстью. В сопровождении приказчика дворяне вошли внутрь одной из варниц и тут же выскочили назад. Марье показалось, что она заглянула в преисподню. Посредине варницы была выкопана яма, в которой нестерпимым жаром полыхал огонь. Над огненной ямой висел церен, напоминавший огромную жаровню. На церене, склепанном из железных полос, выпаривали рассол. Густой дым, разъедавший глаза, валил из ямы и поднимался столбом к отверстию в четырехскатной крыше. Сквозь дым с трудом можно было разглядеть полуголых, черных, как черти, людей, которые подбрасывали в яму дрова и помешивали длинными скребками рассол на церене. Выскочив из варницы, откашливаясь и утирая слезы с глаз, ссыльные слушали объяснения приказчика:
– Варничный год начинается в середине июня, когда сходит камская вода. Сначала очищаем от грязи подцеренные ямы и разводим огонь. Потом пущаем по желобам рассол. Смотря по жару и кипению дается оного три али пять напусков за одну варю, а расходу шесть или больше саженей дров. На следующий день соль соскребается с церена и сушится на засеках, а потом переносится в амбары. Опять разводится огонь, пущается рассол и начинается новая варя. В апреле месяце Кама разливается и судам мочно подплыть к амбарам. Грузим соль-пермянку и везем ее по Каме на матушку Волгу. Оттуда в низовые города по течению, а против течения в Ярославль и иные города тянем на бечевках бурлацкой силою.
Просторные соляные амбары на ряжах стояли у самой воды. Иван Желябужский полюбопытствовал, отчего у амбара двойные бревенчатые стены, и получил ответ, что сие сделано для того, чтобы стены не расперло от тяжести соли, коей амбары к весне заполнены по самую крышу. Распрощавшись со строгановским приказчиком, ссыльные направились домой. Дядя на ходу подсчитывал, сколько тысяч пудов соли будет лежать к весне в каждом амбаре. А ведь каждый пуд стоит не меньше алтына! Соль нужна всем: и в царских палатах несоленые яства испортят пир, и в самой худой крестьянской избе краюха ржаного хлеба с луковицей нейдут в горло без соли. Но особенно нужна соль посадским людям, чью каждодневную пищу составляет соленая и вяленая рыба. Целые горы рыбы вылавливают на Волге, и десятки тысяч пудов соли потребны, чтобы сохранить ее. Все накопленное в амбарах будет продано, обогащая именитых людей Строгановых.
Иван Желябужский сбился в счете, помолчал, обдумывая какую-то мысль, а потом неожиданно сказал:
– Заточить бы Строгановых в тюрьму, а их промыслы отписать на великого государя!
– За что? – удивился младший брат Александр. – Вины на них нет, в измене не обличены.
– Э! Был бы добрый человек, а государев указ на него найдется! – усмехнулся пятидесятник.
– Истину глаголешь! – подхватил Иван Желябужский. – Праведными трудами немочно такое богатство скопить. Учинят сыск, скажут с пытки про свое воровство. Просидят всю жизнь в тюрьме, останутся от их несметных богатств рукавицы да лапти, если и рукавиц не отымут. Как отпишут их вотчины на государя, к варницам и амбарам надобно приставить государевых служилых людей по отечеству или по прибору. К примеру, тебя, полусотник, дабы ты за соляными амбарами присматривал и государеву прибыль соблюдал. Соль указать продавать только от казны, всем же иным накрепко воспретить свободный торг. Цену назначить гораздо против прежней. Ныне пуд идет за алтын, а мочно истребовать гривну. Все равно заплатят, потому как мимо казны соли не купишь.
– Ну, ты, брат, прибыльщик! – подтрунивал младший над старшим. – Что давеча глаголил про пошлину на иноземное платье? Мол, надобно государю учинить указ брать в казну по два рубли в год с каждого, кто носит платье на немецкий лад. А про брады что глаголил? Брать по две деньги с бритой брады и давать на год бородовой знак в удостоверение, что уплочено! Смех один!
– Смейся, смейся! – огрызался старший. – Русское платье надобно носить, а кто по скудости разума щеголяет в немецких обносках, пусть платит в казну. И кто браду бреет по еретическому обычаю, пусть несет деньгу, ибо сказано в Писании, что человек создан по образу и подобию Божьему. Зри, како писали на старинных иконах Спасителя и святых апостолов. Писали их с брадами долгими! То-то же! Ныне иконники предали забвению благочестивую старину. Преподобного Захария Постника малюют упитанным немчином с толстым пивным брюхом, мало саблю на боку не приделали! Тьфу!
В отличие от Строгановых воевода Соли Камской дворянин Богдан Лупандин не стал избегать опальных. Более того, он зазвал на встречу чердынского воеводу Василия Бутурлина. Чердынь когда-то была стольным градом Перми Великой, торговавшей с Господином Великим Новгородом и волжскими булгарами. В давние времена славилась Чердынь закамским серебром, которое привозили сюда из Царьграда и Персии. Что до Соли Камской, то город был основан недавно, когда нашли рассол. Поначалу Соль считалась пригородом богатой Чердыни. Однако времена изменились. Соль Камская поднялась на соляных промыслах, богатела и отстраивалась с каждым годом. Чердынь хирела и беднела.
Чердынский воевода откровенно завидовал соликамскому, который жил припеваючи на милости именитых людей Строгановых. Опричь щедрых строгановских подношений, была еще благодарность от посадских людей, державших кузни, лавки и иные промыслы. Но и того мало! Кланялись соликамскому воеводе купцы, направлявшиеся в Сибирь и обратно. Ехали туда – кланялись сукном и разным красным товаром, возвращались обратно – приносили на воеводский двор мягкую рухлядь. Утешало чердынца лишь то, что Лупандин не был заносчив и любил задавать пиры. Вот и сейчас по-дружески зазвал повидать опальную государыню и ее родичей.
Соликамский и чердынский воеводы, раскрасневшиеся после обильного возлияния, держались за руки, как малые дети. За ними шаткой походкой выступал чердынский подьячий Неустрой Алимпиев. Подьячий шатался не столько от крепкого вина, сколько от тяжести трехпудовых железных оков, переброшенных через плечо.
– Стой, Василий Федорович! – крикнула бабушка воеводе Бутурлину. – Я же тебя с младенчества знаю и матери твоей рожать подсобляла. Неужто дерзнешь заковать государыню? Не позволю, покуда жива!