Любовь и разлука. Опальная невеста
Шрифт:
Федора рассказывала об этом Мининой, а та слушала и ахала. Вдовы стали закадычными приятельницами. Все лето они сидели в саду и вели долгие разговоры. Осенью приспела пора варить и солить припасы на зиму. Чисткой и варкой в основном занималась Минина. Одряхлевшая Федора быстро уставала и только вела разговоры. Она поведала подруге о кознях Салтыковых, из-за которых они оказались в ссылке. Вдова Минина возмущалась:
– Яблочко от яблони недалече падает, – говорила она за варкой варенья, обводя деревянной ложкой осенний сад, покрытый сплошным ковром упавших с деревьев яблок. – Покойный муж, царствие ему небесное, исполчился против изменников, первым из коих был боярин Михаил Салтыков. Вычистили крамолу – глянь, на месте отца как поганки подросли сыновья. И пошто мой муж кровь проливал?
Слушая пересуды двух вдов, Марья помалкивала. Она не чувствовала ревности, разве только досаду, что Миша лишен своей воли. Странно, на пути в Тобольск ее почему-то взбесили вогульские девки, облепившие сына боярского Петра Албычева, а известие о датской принцессе оставило равнодушной. Она даже надеялась, что брак с иноземкой изменит кремлевские порядки. Марина Мнишек сажала за стол вместе с мужчинами не только своих польских фрейлин, но и русских боярынь. Датская принцесса тоже не захочет быть теремной затворницей и, быть может, устроит в царских чертогах веселые ассамблеи, о которых рассказывал дохтур Бильс.
Вести о сватовстве царя доходили до Нижнего Новгорода с большим опозданием. Обе старушки жадно ловили слухи и бесконечно обсуждали их. Сватами к датскому королю послали князя Алексея Львова и дьяка Шипова. Сваты объявили, что великому государю и царю Михаилу Федоровичу ведомо, что у королевского величества есть две родные племянницы на выданье. Если королевское величество захочет с великим государем быть в приятельстве навеки, то дал бы он за великого государя племянницу, которая к тому великому делу годна. Послам наказали убеждать короля и королевских ближних людей, чтобы они не препятствовали высокорожденной племяннице принять святое крещение, потому что на Руси со всеми верами рознь немалая – у иных вер вместо крещения обливают и миром не помазывают. При этом послам возбранялось беседовать с самой невестой, ибо девическое дело стыдливо, и им с нею говорить непригоже. Послы должны были смотреть на девиц племянниц издали, внимательно примечая, каковы они возрастом, лицом, белизною, глазами, волосами и во всяком прироженье и нет ли какого увечья.
Но воистину, что-то неладное творилось в Датском королевстве. Под предлогом болезни король уклонился от встречи с послами. Оскорбленный князь Львов отказался обсуждать великое дело с королевскими ближними людьми, и послы вернулись восвояси несолоно хлебавши. Узнав, что сватовство расстроилось, старушки на радостях задали пир горой. Сходили в церковь, попросили приходского батюшку отслужить благодарственный молебен, а при выходе из церкви щедро одарили убогих, просивших милостыню на паперти. Нищая вдова, которая пожертвовала на ополчение десять тысяч рублей, исхитрилась подойти к ним трижды и каждый раз получала по медной полушке, пряча подаяние в лохмотья.
Увы, старушки приятельницы рано радовались. Не преуспев в Датском королевстве, Кремль обратил взор на соседнее Шведское. К королю Густаву Адольфу отправили посольство с предложением выдать за государя Михаила Федоровича сестру королевского шурина, курфюста Бранденбургского. Возмущению Мининой не было предела:
– Нешто мы калики перехожие, коих из одного дома прогонят в шею, так они к другому бредут? Один раз указали на ворота, второй раз будем позориться? Первая была хотя бы королевская племянница, а вторая неведомо кто! Сестра какого-то кур… курф… Господи, выговорить срамно. Курва заморская, одним словом!
– Не жди добра, коли учнут перебирать невест али женихов, – вторила ей бабушка. – Ксении Годуновой сватали множество иноземных женихов, но не ссудил Господь ей выйти замуж.
История Ксении была поучительной. Царь Борис Годунов решил устроить блестящий брак для своей единственной дочери. Сначала пригласили принца Густава, сына шведского короля, пообещав ему в удел Калугу. Шведский принц приехал, но при личном знакомстве оказался горьким пьяницей, гулякой и бабником. Отправляясь к невесте, он не постеснялся прихватить с собой свою давнюю любовницу. И такое поругание стерпели бы, но швед отказался креститься по православному обычаю. После неудачи со шведским принцем Борис Годунов сватал дочь к кесареву брату Матьяшу. Кесарь колебался, даже раздумывал, не жениться ли самому на Ксении Годуновой, которой отец обещал дать в приданое Тверское княжество. Но царь хотел, чтобы зять жил в Русском государстве, и кесарь не дал согласия на такое условие.
Обратились к королевичу Ягану, брату датского короля. Казалось, что на сей раз дело сладится. Датский королевич согласился стать русским удельным князем и приехал в Москву. Ксения Годунова видела его сквозь смотрительную решетку в Грановитой палате, и статный королевич ей очень понравился. Жених просил хоть одним глазком взглянуть на невесту, но ему не позволили. Была назначена свадьба, однако в канун свадьбы Яган заболел и умер, так и не увидев невесты.
Ксения долго убивалась по королевичу, быть может, предчувствуя свою горькую судьбу. Сватали к ней иных женихов, в том числе грузинского царевича, но уже меч Божий был занесен над Борисом Годуновым и его детьми. Когда воцарился Лжедмитрий, невинную царевну Ксению привели к нему на поругание. Самозванец срезал спелый колос, который берег и лелеял Борис Годунов.
– Что проку в заморских девках? – недоумевала Минина. – То ли дело наши русские красавицы! К примеру, твоя внучка всем хороша, разве только дородностью не взяла. Надо ее подкормить.
Марья невесело подумала: «Благодарствую, не надо! Меня уже кормили как на убой, плохо кончилось». Однако Минина проявила настойчивость. Она удвоила количество гостинцев, привозимых с собой, и навязчиво потчевала бабушку с внучкой.
– Хозяйку тешь, пироги ешь! – приговаривала она, доставая из корзины пироги с ревенем и капустой.
От обильного вдовьего угощения Марья заметно поправилась, чем заслужила одобрение бабушки. Других развлечений, кроме мининских пирогов, слободка предоставить не могла. Велено было ждать в Нижнем до государева указа, а указа не было. Дяди тоже не торопились в Нижний, чего им коротать свой век со старой матерью и опальной племянницей. К тому же жена Ивана родила, и он весь погрузился в заботы о своем семействе.
Особенно тоскливо стало зимой. Без мужчин неприлично выходить на улицу, поэтому бабушке и внучке приходилось сидеть за высокой оградой. Даже бабушка вздыхала, что в Тобольском остроге было веселее, а Марья с тоской вспоминала вольную поездку к Белогорью. Даже провонявшая тухлой рыбой аманатская изба сейчас казалась ей завидным приютом. За зиму бабушка Федора еще сильнее одряхлела. Она стала медлительной, поздно пробуждалась и после трапезы впадала в старушечью дремоту. Зимой рано смеркалось, Марья зажигала свечу и бесцельно мерила шагами невеликие хоромы говядаря. На лавке похрапывала бабушка, по углам сгущалась мгла, которую не мог рассеять слабый свет свечи. Подвывала метель, и в ответ хотелось завыть по-волчьи.
Дружная весна принесла щемящую тревогу и непонятное томление духа. Марья смотрела на очистившуюся ото льда Оку и чувствовала стеснение в груди. Наверное, платье стало ей тесно. Но вечером, когда она сбрасывала тесное платье и оставалась в просторной сорочке, томление не исчезало. Она подолгу ворочалась, перина казалась ей жаровней, тело пылало. Заснуть удавалось только под утро, но сон был тревожный. Ее смущали странные сновидения. Однажды ей приснился сын боярский Петр Албычев, который дерзко подошел к ней, прильнул устами к устам и стал ласкать, не обращая внимания на протесты девушки. Марья проснулась в испарине. Вспоминая сновидения, она заливалась румянцем. Было нечто дерзкое и притягательное в бесстыдных ласках, которые расточал приснившийся сын боярский. Ложась спать, она боялась признаться самой себе, что хочет повторения сна. К ее разочарованию, сон не повторился, однако часто приходили другие сновидения, столь же сладкие и греховные.