Любовь и разлука. Опальная невеста
Шрифт:
Наконец, пришел черед Марьи. Боярин расспрашивал ее ласково, но вопросы ставил так хитро, что невозможно было отмолчаться. Марья сказала, что не пила водку, принесенную кравчим Михаилом Салтыковым.
– Ближняя сенная боярышня Марья, дочь дворянина Милюкова, в расспросе подтвердила, что присоветовала вылить водку в лохань, – кивнул пышной брадой боярин.
– Машка! – обрадованно воскликнула Марья. – Как она поживает? Здорова?
– Что ей сделается? – буркнул Шереметьев. – Мнится мне, что выпусти сенную боярышню середь зимы в лесную чащу, она медведя из берлоги тумаками выгонит. Расспрашивали ее перед святейшим патриархом, так она даже не смутилась по девичьему делу. Язычок востер, что клинок булатной стали! Ей слово – она в ответ десять. Салтыковых с грязью смешала, что не подобает, ибо они хоть и провинились, а все же государевы дворецкий и кравчий.
– Ах, зажигает подружка! – восхитилась Марья. – Не побоялась святейшего патриарха!
– Ты не побоишься встретиться с голландским дохтуром?
– Нисколько!
Как только дохтур Валентин Бильс возник на пороге, чудовский архимандрит поднялся со своего места, громко ударил посохом об пол и удалился, подметая дубовые половицы длинной черной мантией. Шереметев успел поцеловать пергаментную руку архимандрита, возмущенного появлением еретика, но задерживать его не стал. Валентин Бильс изменился со времени их последней встречи. По его тугому брюшку было заметно, что он успел привыкнуть к жирной русской еде. Сейчас он походил не на голенастого журавля, а на толстенького снегиря, скачущего на тоненьких ножках в чулках. Оказалось, что Бильс успел изрядно научиться по-русски.
– Мне доводилось лечить высокородную фройлен, но только сегодня я имею счастье впервые узреть ее прекрасный лик, – сказал он, отвесив галантный поклон.
– Видишь, дохтур, обычаи меняются. Пройдет лет сто, и нас, баб и девок, может статься, перестанут прятать за занавеской, – отозвалась Марья.
– Дохтуру дозволено осмотреть Марью Хлопову по благословению святейшего патриарха, – вмешался Шереметев. – Смотри, дохтур, но ближе двух аршин не подходи!
– О, мне не нужно подходить близко, чтобы увидеть, что высокородная фройлен отменно весела, ее кожа весьма гладка, взор ясен и осмыслен. Не повторялись ли приступы рвоты?
– Нет.
– О, разумеется! Если бы фройлен была больна, она не выдержала бы путешествия в далекую Татарию. Надеюсь, когда высокородную фройлен вернут на подобающее ей место и вновь провозгласят принцессой, она поведает нам о своих необычайных приключениях в стране варваров.
Марья с улыбкой кивнула. Хороший человек этот дохтур Бильс. Жаль, что не удалось порадовать его Либерией – книжными сокровищами Ивана Грозного, ради которых он приехал на службу в Московию. Между тем Валентин Бильс заявил боярину Шереметеву:
– По наружному осмотру можно заключить, что высокородная фройлен вполне здорова. Готов поручиться в сем перед кайзером Михаилом и перед его отцом кайзером Филаретом.
Боярин отпустил дохтура, а потом приказал выйти из палат всей родне. При дальнейшем разговоре присутствовала только бабушка, ибо оставлять девицу наедине с нестарым еще боярином было неприлично. Шереметев сказал Марье:
– Святейший патриарх помнит тебя, а где он тебя встречал, того мне, убогому рабу, неведомо.
Произнося эти слова, боярин хитро улыбнулся в бороду, не желая показывать, действительно ли он не ведает о поездке Марьи Хлоповой с посольством в Варшаву или кое-что знает, но предпочитает помалкивать.
– Не бранил ли меня святейший патриарх за дерзость?
– Не бранил, токмо зело дивился. Изволил говорить, что ежели бы ты была отроком, он определил бы тебя к посольской службе и самые важные государевы дела доверил бы без опаски. Но тебе привелось родиться девицей, а женскому полу подобает кротость и послушание. Сказано в Святом Писании: «Жена да убоится мужа своего!». Ныне девки пошли непослушные. Уж не знаю, какого мужа убоится, к примеру сказать, твоя сенная боярышня!
Бабушка Федора слезно обратилась к боярину:
– Федор Иванович, яви божескую милость, намекни, чего ожидать. Скажи, что решили наверху насчет государыни Настасьи Ивановны.
Шереметев наклонился к бабушке, сказал шепотом:
– Не знаю, Федора! Как на духу, не знаю. Мнится, что святейший патриарх сам не знает. Один день так скажет, другой день – иначе. Перед моим отъездом из Москвы он изволил хвалить твою внучку: «Огонь девка! Жаль, мне такая в молодости не подвернулась! Зато сыну повезло! Будет свежая кровь. Родит внука, который супостатов сломит, шведов и прочих немцев в трепет приведет, Малую Русь присоединит, ляхов смирит и всех Романовых прославит».
– Воистину, святейший патриарх получил откровение свыше! Моя внученька родит богатыря для батюшки царя, – говорила бабушка.
– Не спеши, Федора, – остановил ее Шереметев. – Не знаю, по какой причине, но великая старица Марфа Ивановна крепко невзлюбила твою внучку. И многие с ней согласны и дивятся тому, что великий государь словно околдован. Великому государю показали через смотрительную решетку княжну Долгорукову. Моя жена говорит, что княжна красы неписаной, не доводилось такой видеть после царицы Анастасии Романовой. Даже Ксения Годунова таких статей не имела. Государь же глянул на Долгорукову и только вымолвил кротко: «Красавица! Дай ей Бог хорошего жениха! А моя ненаглядная невеста дожидается меня в Нижнем Новгороде!». Бояре шепчутся по углам, что государь Михаил Федорович всея Руси нравом кроток и жене во всем будет угождать. Святейший патриарх спрашивал совета у ближних людей, и те ответствовали: «Хлопова-де Марья ныне живет за тысячу верст от великого государя, за Камень ее ссылали, в Сибирь, а великий государь только о ней и помышляет. Что же будет, ежели она станет супругой, пребывающей подле государя денно и особливо нощно? Он никого, опричь нее, и слушать не будет».
– Из зависти такое выдумывают! Федор Иванович, ну хотя бы ты дал верный совет святейшему патриарху. Мы твою заслугу вовек не забудем.
– Мое дело холопье. Послал меня государь патриарх произвести розыск, я его повеление исполнил и обо всем без утайки отпишу. Дохтур Бильс подтверждает, что твоя внучка здорова. Великая старица Марфа и сестра ее Евтиния хаяли, что невестка-де тощая, но того не зрю. Помню, она была не дородна, но на Кащея Бессмертного сейчас не походит, как Марфа Ивановна изволила плеваться, – говорил Шереметев, оглядывая бока Марьи, пополневшие от мининских пирогов. – Будем ждать государева указа, пока же велено дать вам из казны триста рублей и всякого кормового и медвяного припаса вволю.
Хлоповы возвращались в мининскую усадьбу с великим весельем. Отец и дядя везли деньги, выданные по приказу боярина. За свитой дворян ехали телеги, груженные съестным припасом. Было ясно, что такие милости просто не оказывают. Дворяне устроили пир, шумели до утра, говоря, что скоро поедут пировать в Москву. Споры вокруг приказов и городов для воеводства усилились, ведь со дня на день ждали указа, который возвратит Анастасии Ивановне царский титул.
Через две недели гонец привез Шереметеву государев указ. Было это под вечер. Боярин дал знать Хлоповым, что рано утром самолично приедет в усадьбу Минина возвестить государеву волю. Последний вечер ожидания был самым томительным. Родственники слонялись по голому саду. Бабушка безостановочно клала поклоны пред иконами. Отец и дядя Гаврила Хлопов даже отказались от обычной чарки перед сном – не шло вино в горло от волнения. Мать бледнела, зеленела и заламывала пальцы, не зная, кто она теперь такая: мать великой государыни или простая дворянка. Дядя Иван сидел за Святым Писанием, перелистывал страницы, тыкал перстом, читал, шевеля губами, и снова перелистывал.