Любовь и разлука. Опальная невеста
Шрифт:
Сенная боярышня в нарушение всяких приличий громко захохотала и восторженно хлопнула себя по крепким бокам. Ай да государь! Ишь, что умыслил! Выбрал одну из предложенных ему девиц и тем самым выполнил волю матушки. Только кто же, будучи в здравом рассудке, захочет сделать царицей Дуньку толстопятую? Придется Марфе Ивановне скрепя сердце благословить брак с Хлоповой.
– Все исполню, государь, – заверила Милюкова, давясь от смеха. – Отведу Дуньку к Марфе Ивановне и твою, государь, волю поведаю слово в слово.
Марья Милюкова побежала искать Дуньку. Княжна Волконская, не перестававшая рыдать со злополучного смотра, на вопрос, где Дунька, крикнула сквозь слезы, что знать не знает, где та прячется, а коли ее найдут, пусть не смеет ей на глаза показываться! После долгих поисков Дунька была обнаружена на задворках поварни. Она жевала крепкими зубами черствый пирог, выпрошенный у баб-стряпух, и на ее круглом лице читалось полнейшее умиротворение.
– Вот ты где прячешься! Пошли к государыне Марфе Ивановне, – позвала ее сенная боярышня.
Дунька спрятала за пазуху недоеденную корку и покорно последовала за боярышней, даже не спросив, зачем она понадобилась матери государя. По дороге Милюкова не удержалась, чтобы не посмеяться над глупой толстухой:
– Слышь, великий государь произволил выбрать тебя в супруги. Хочешь быть царицей?
– Вестимо! – спокойно отвечала Дунька, нисколько не удивленная таким оборотом дела.
– Будешь лопать вволю пироги скоромные и постные. Рада, поди?
– Знамо, рада! – безмятежно кивнула девка.
– Погодь! – Милюкова остановилась, словно пораженная внезапно пришедшей ей в голову мыслью. – Ты же просватана! У жениха аж осьмнадцать душ! Гляди, не прогадай!
– Пущай его! – отмахнулась Дунька. – Небось у великого государя мужиков поболее будет.
Над дубовой дверцей кельи старицы Марфы в Вознесенском монастыре висел двуглавый орел в знак того, что здесь обретает духовный подвиг мать государя всея Руси. Совсем недавно у дубовой дверцы толпились великие бояре в надежде, что старица Марфа милостиво обронит несколько слов. И как не ждать под двуглавым орлом, если за дубовой дверцей правились все дела Московского царства. С возвращением Филарета Никитича толпа у кельи заметно поредела. Теперь бояре ожидали выхода святейшего патриарха в патриарших палатах. Первое время многие по привычке забегали поклониться старице, но все изменилось после розыска по делу Марьи Хлоповой. Падение Салтыковых послужило сигналом для ближних людей. Они сразу же почуяли, что власть уплывает из рук матери государя, и перестали навещать ее.
Раньше сенную боярышню не пустили бы на порог кельи, а сейчас им с Дунькой не пришлось и получаса ждать. Марфа Ивановна стояла спиной к крошечному оконцу под низким потолком кельи и хмуро глядела на вошедших. Марья Милюкова бестрепетно передала слова государя. Когда она закончила речь, старица Марфа коротко осведомилась:
– Ты глумиться надо мной вздумала, подлая?
– Так повелел великий государь. А вот и невеста! Прошу любить и жаловать! – хихикнула Милюкова, подталкивая к старице Дуньку.
Старица, пораженная внешностью невестки, глухо спросила:
– Государь выбрал рабу?
– Я дворянская дочь Евдокия Стрешнева, – обидчиво возразила Дунька.
– Дочка Васьки Стрешнева? Такой не было среди оставленных для испытания.
Милюкова, изо всех сил стараясь не расхохотаться, пояснила:
– Она троюродная племянница думного дворянина. Была при княжне Волконской… и… гы-гы!.. полюбилась великому государю.
Старица Марфа долго разглядывала Дуньку с головы до грязных босых пяток, потом произнесла, словно раздумывая вслух:
– И эдакая, прости Господи, лахудра возьмет имя благоверной царицы Анастасии, первой супруги царя Ивана Васильевича?
– Не возьму, – басом откликнулась Дунька. – Энто имя не прибавило счастья Марье Хлоповой, и мне оно тоже не пригоже.
– Ты вдобавок строптивая! Брысь! – в ярости крикнула старица Марфа.
Дунька опрометью бросилась вон из кельи, но старица изловчилась напоследок хлестко ударить ее посохом по широкой спине. Когда взревевшая от боли девка скрылась за дверью, старица Марфа подошла к сенной боярышне, подняла посохом ее подбородок и, пронзительно глядя в глаза, спросила:
– Ты сие измыслила, ехидна?
– Сама удивилась, когда услышала от государя, – искренне поклялась Милюкова.
Старица Марфа вернулась к окошку, долго молчала, потом заговорила, укрощая клокотавшую в горле ненависть:
– Аз, грешная, желала сыну только добра! Но что поделать, коли государь решил жить своим умом? Мне, убогой старухе, остается покориться. Обошли вы меня, вот только будет ли лучше? Ладно, возвращайте Хлопову из Нижнего. Но передай государю мою волю, чтобы все время до свадьбы Хлопова была подле меня. Помню ее дерзкой и строптивой. Погляжу, научила ли ее жизнь уму-разуму. Ежели она не смирилась, ежели хоть полслова встречи дерзнет молвить, то не бывать свадьбе!
Марья Хлопова вновь увидала зубчатые кремлевские стены. Поздно ночью, скрывая царскую невесту от посторонних глаз, ее провезли через Фроловскую башню. Возок с царской невестой повернул не к светлому чердаку и не к большим государевым хоромам, а к Вознесенскому стародевичьему монастырю, приютившемуся у зубчатой стены сразу за башней. Марье отвели тесную келью рядом с кельей старицы Марфы. Царь Михаил Федорович через Милюкову передал слезную просьбу покориться матушке хотя бы для вида. От себя сенная боярышня присовокупила, что старица едва согласилась на брак сына со строптивой невестой и будет искать случая отказаться от своего слова. Марья дала зарок молчать и терпеть.
Первая встреча с матерью государя была тягостной. Старица смерила Марью неприветливым взглядом и процедила сквозь плотно сжатые губы:
– Довел Бог свидеться паки, а я уж не чаяла.
– Все в руце Божьей, – кротко отвечала Марья, потупя взор.
– Ну-ну… Погляжу, какая ты ныне стала смиренница! – зловещим голосом пообещала старица Марфа.
Для Марьи начались ежедневные муки. В старые времена царские невесты проводили несколько недель перед свадьбой в стенах Вознесенского монастыря, смиряя грешную плоть и укрепляя душу. Потом от обычая отступили, и старица Марфа твердила, что из-за этого и произошли все беды. Сразу после утренней службы, на которой неукоснительно присутствовали все монашки и послушницы, мать государя призывала в свою келью будущую невестку для наставлений.