Любовь и так далее
Шрифт:
Все нормально. Я не ревную. Когда-то я — да — ревновала. Завидовала. Ну, вы знаете — дочки-матери. А потом — мама и дочка уже без папы. Тоже, наверное, знаете. Что дочь-подросток думает о маминых… ухажерах, назовем это так, что мама думает о бойфрендах дочери. Это было такое время, о котором мы обе не любим вспоминать. Она считала, что я еще маленькая для секса, а я считала, что она слишком старая для этого дела. Я встречалась с совершенно отмороженными парнями, она—с джентльменами из гольф-клуба, которых, прежде всего, интересовало, не припрятана ли у нее где-нибудь парочка миллионов франков. Она не хотела, чтобы я забеременела, я не хотела, чтобы ее унижали. Во всяком случае, мы так говорили. То, что мы чувствовали, было гораздо грубее.
Но теперь все это — в прошлом. Мы не стали и уже никогда не станем такими,
Но я восхищаюсь своей маман. И прежде всего потому, что она никогда себя не жалела — по крайней мере, она никогда не жаловалась и не плакалась. Она всегда была гордой. Ее жизнь сложилась не так, как она надеялась, но она справилась. Вроде бы не такой уж и подвиг, да? И не такой уж великий урок. И все-таки этому я научилась от мамы — справляться с любыми трудностями. Когда я была молодой, она постоянно давала мне советы, и я, разумеется, к ним не прислушивалась, но один урок я усвоила хорошо: маман никогда не пыталась учить меня жить.
Так что я научилась справляться. Как, например, когда… может быть, мне не стоит об этом рассказывать… Оливер бы рассердился… решил бы, что это предательство… но года полтора-два назад с ним приключился — как бы это сказать? — один эпизод? Болезнь? Депрессия? Словами выразить трудно — и тогда было трудно, и сейчас тоже непросто. Он ничего не рассказывал? Нет, я уверена, нет. У Оливера тоже есть гордость. Но я помню — и очень живо — как я однажды вернулась домой пораньше, и он лежал в той же позе, в какой он лежал, когда я уходила, на боку, прикрыв голову подушкой, так что мне были видны только нос и подбородок, и когда я присела на кровать, он должен был это почувствовать, но он даже не шелохнулся. Я спросила — и мне самой показалось, что вопрос прозвучал обреченно:
— Что случилось, Оливер?
И он ответил — не как всегда, отшутившись, а очень серьезно и прямо, как будто он очень старался ответить на мой вопрос:
— Невыразимая тяжесть бытия.
Может быть, в этом-то все и дело? Я имею в виду, в невозможности выразить. Если депрессия — это такое место, где кончаются все слова, то в ее невыразимости твои одиночество и печаль только усугубятся. Ты бодришься и говоришь: «Что-то мне грустно» или «Настроение плохое», — но от слов тебе только хуже. Не лучше. Я имею в виду, что подобное — или близко к подобному — бывало с каждым, правильно? А Оливер, он хорошо обращается со словами — как вы, наверное, уже заметили, — и если находится что-то такое, что для него невыразимо…
Потом он добавил еще одну вещь, которую я запомнила тоже. Он сказал:
— Во всяком случае, я не лежу в позе эмбриона.
И опять я не знала, что на это ответить, потому что с тем же успехом Оливер мог бы сказать: «Я не хуже тебя знаю все эти клише». Да, у Оливера есть свои недостатки, но он — человек понимающий, этого у него не отнимешь, а когда человек относится с пониманием к собственной депрессии, на это уже невозможно смотреть спокойно. Потому что ты понимаешь, что именно это его понимание и вогнало его в депрессию, а вот выгнать его из депрессии оно не сможет. Он никогда не обратится к врачу. Он называет врачей людьми, «которые делают все наугад». На самом деле, он называет так всех, с кем он не согласен.
Я боюсь, что что-то подобное может повториться, и поэтому я стараюсь, чтобы все было в порядке. Я умею справляться с трудностями. Я как маленькая мисс Вечно-Неунывающая. Вернее, миссис Вечно-Неунывающая. Я думаю — я надеюсь, — что если я буду непрестанно поддерживать Оливера, тогда, если он снова впадет в депрессию, ему все-таки будет легче. Однажды я попыталась ему объяснить все это, а он сказал:
— Типа, устроить мне камеру, обитую войлоком?
Вот почему я теперь не ищу никаких объяснений. Я просто справляюсь.
ОЛИВЕР: Прошу прощения, у меня острый приступ паники. Ничего серьезного. Просто мне вдруг пришло в голову, что такой святой — Стюарт — и вправду есть. Попробуем вообразить его агиографию. [71] Милый послушный сын добропорядочной солдатской вдовы где-нибудь в Малой Азии, в глухой провинции. В то время как все остальные мальчишки вовсю занимались эластификацией крайней плоти, юный Стюартус предпочитал низать бусы из сухих горошин. Достигнув зрелости и поседев раньше времени, он заделался мытарем в славном городе Смирне, [72] где его педантичные изыски в ранних римских отчетах выявили преступное мошенничество. Адъютант губернатора провинции запустил лапу в общественные закрома. Губернаторский стряпчий тут же составил фальшивое обвинение, предъявленное Стюартусу из Смирны, в кощунственной дефекации на идолов в главном Храме, и как сие не прискорбно, вышеназванного Стюартуса безвинно казнили. Какой-нибудь демагог из местной христианской общины, исключительно из оппортунистической вредности, объявил его мучеником — и вот вам, пожалуйста: святой Стюарт! Закон неумышленного положительного эффекта снова в действии! Святой Стюарт. День памяти: 1 апреля. Защитник и покровитель немодифицированных овощей.
71
Агиография — отрасль церковной литературы, содержащая описание жизни святых. В данном случае — просто биография святого.
72
Смирна — эолийский, позже ионийский торговый город на западном побережье Малой Азии при впадении реки Герма в Эгейское море. Один из значительнейших портов в Малой Азии.
Я даже потратился на «Словарь святых». Листая страницы, я едва сдерживал дрожь в руках. Святой Симеон Столпник, святой Спиридон, святой Стефан (этих вообще воз и маленькая тележка), святой… Стерм, святой Сульпиций, святая Сюзанна. Уф! Пронесло. А то я уже по-настоящему испугался.
Назовите меня снобом от имен, если хотите. Назовите меня Оливье. Оливье — это Оливер по-французски. Оливье — лучший друг и соратник Роланда. [73] Битва в Ронсевальском ущелье. Вероломное нападение сарацинов на арьергард отступающих франков. Трагическая ссора побратимов. Идиома: ответить Роландом на Оливье, id est [74] ответить ударом на удар. Палицы к бою. О, эпоха легенд и мифов. Карл Великий, рыцарский кодекс, ущелье высоко в Пиренеях, будущее Европы, будущее самого христианского мира поставлено под угрозу, героический арьергард, пронзительный вой боевых рогов, жизнь человеческая — какой бы она ни была незначительной и убогой, — все равно подпадает под слепой гнев вышестоящих сил. Быть пешкой было даже почетно, когда на доске стояли рыцари-кони, епископы-слоны и короли, когда пешка могла мечтать о том, чтобы стать королевой-ферзем, когда белые шли против черных, а на небесах восседал Господь Бог.
73
Оливер имеет в виду «Песнь о Роланде» — самую знаменитую из эпических поэм французского средневековья.
74
то есть (лат.).
Вы хоть понимаете, что мы утратили? Теперь на доске одни пешки, и обе стороны — серые. Теперь побратима Оливера-Оливье зовут Стюарт, и все их споры и ссоры не отдаются гремящим эхом в истории мира. «Он ответил Стюартом на Оливера». О Господи. Швыряемся дамскими сумочками с десяти шагов.
Но с другой стороны, как вы считаете, готов ли Голливуд к «Песне о Роланде»? Предельно дружелюбный фильм. Масштабные батальные сцены, стремительное развитие сюжета, благородство, и доблесть, и любовь прелестных женщин. Брюс Уиллис в роли седеющего Роланда, Мэл Гибсон в роли легендарного Оливье.
Прошу прощения. Мне снова смешно. Мэл Гибсон — Оливье. Простите меня великодушно.
ДЖИЛИАН: Оливер сказал:
— Как ты думаешь, Элли — она подойдет?
— На что подойдет?
— Не на что, а кому. Стюарту, разумеется.
— Стюарту?!
— А почему нет? Он не такое уж и страшилище.
Я только молча таращилась на него. Он продолжил:
— Пригласим их обоих на ужин. Возьмем что-нибудь экзотическое из индийской еды. Скажем, сарсон ка сааг или креветочный балти.