Любовь и так далее
Шрифт:
Заметьте — Оливер терпеть не может индийскую кухню.
— Оливер, это нелепо.
— Или, может быть, объединим? Возьмем креветочный сааг? Лучшее от обоих миров. Нет? Тогда, может, бараний дансак? Куриный чанни?
Понимаете, ему больше нравятся названия, а не сами блюда.
— Алоо Гоби? Тарка даал?
— Он старше ее ровно в два раза и к тому же женат.
— Нет, не ровно.
— Элли двадцать три года…
— А он наш ровесник.
— Ну хорошо, не ровно…
— И учти, — сказал Оливер, — с каждым годом их разница в возрасте будет сокращаться в «разах».
— Но он женат.
— Нет, не женат.
— Но ты мне говорил…
— Нет. Он был женат. Но теперь — нет. Он — человек свободный,
— То есть, у него нет никакой жены-американки?
— Теперь уже нет. Ну, что ты думаешь?
— Что я думаю? Оливер, я думаю, это… — в последнее время я стараюсь избегать слов типа «безумие», «полный бред», «сумасшествие» и т. д., — …неосуществимо, по меньшей мере.
— Но мы же должны кого-нибудь ему найти.
— Мы должны? Почему? Он просил?
Оливер надул губы.
— Он же нам помогает. И мы тоже должны ему помогать. Не ждать, когда он попросит, а постараться самим.
— Типа сосватать ему мою ассистентку?
— Овощная самбра? Метар панеер?
СТЮАРТ: Кровь под мостом. Как будто кому-то разбили нос. В самую точку, мадам Уайетт. А если уж быть совсем точным — как когда я боднул головой Оливера.
Вы не обратили внимания на речь мадам Уайетт? Ничего не заметили? Ее английский как будто стал хуже. Я уверен, что мне это не показалось. Она уже столько лет живет в Англии, но вместо того, чтобы сделаться лучше или хотя бы остаться на прежнем уровне, ее английский стал хуже. Чем, интересно, это объяснить? Может, с годами человек потихонечку забывает все, чему он учился во взрослой жизни? Может быть, у него остается лишь то, чему он научился в детстве? В этом случае мадам Уайетт когда-нибудь вообще перестанет говорить по-английски и будет изъясняться только на французском.
ДЖИЛИАН: Неосуществимо — какое… реальное слово. Пару лет назад я едва устояла перед искушением. Мне действительно нравился… тот человек. И я знала, что это взаимно. Я не раз представляла, что я ему скажу, если он пригласит меня на свидание. Я бы сказала так: «Боюсь, это неосуществимо». И мне самой было бы неприятно услышать такое из собственных уст. Поэтому я постаралась не допустить ситуации, в которой мне пришлось бы такое сказать.
И почему, интересно, Стюарт не сказал мне, что он уже не женат? У него, безусловно, был случай об этом сказать.
Единственное, что приходит в голову: ему было стыдно. Тогда возникает другой вопрос: чего человеку стыдиться — в наше-то время, когда развод — это обычное дело и никто никого за это не осуждает? И, опять же, единственное, что приходит мне в голову: может быть, он не хотел говорить о своем разводе, потому что его второй брак закончился так же, как первый? Ужасная мысль. Действительно ужасная. Конечно, можно было бы его расспросить — но я не в том положении, чтобы его расспрашивать, правда? Если захочет, он сам все расскажет. Но только если захочет сам.
ТЕРРИ: Есть такие крабы-скрипачи, которые водятся в тропиках и субтропиках. Их отличительная черта: одна клешня у них значительно больше другой. То есть, одна — нормальных размеров, а другая — большая. Эта большая клешня считается деликатесом, и ловцы крабов попросту отрывают ее, а краба бросают обратно в воду. И что делает краб? Он снова отращивает оторванную клешню. Так говорят те, кто знает, так что это, наверное, правда. Можно было бы предположить, что после такой жуткой травмы крабы просто уходят на дно и умирают. Как бы не так. Они отращивают клешню и снова клюют на приманку ловцов, как будто их и не увечили.
Как говорит моя подруга Марсель: вам это ничего не напоминает?
9. Карри с доставкой на дом
ТЕРРИ: Пусть он покажет вам фотографию.
МАДАМ УАЙЕТТ: Я не психолог и не психиатр. Я просто женщина, которая наблюдает за перипетиями бытия уже столько лет… правда, надеюсь, что на столько я все же не выгляжу. И в ходе моих наблюдений я пришла к выводу, что у человека есть одна неискоренимая черта — способность удивляться неудивительному. Гитлер вторгается во Францию — какая неожиданность! Президентов убивают — какой сюрприз! Браки распадаются — кто бы мог подумать! Зимой идет снег — удивительно!
Удивительно было бы наоборот. Как было бы удивительно, если бы у Оливера не случилось никакого срыва. Оливер — человек не твердый. Он живет весь на нервах, и, честно сказать, я не думаю, что он счастлив своим положением. Разумеется, он сам говорит, что счастлив, и с виду так очень доволен собой, любимым, но мне всегда почему-то казалось, что он втайне себя ненавидит. Что он из тех людей, которые создают много шума, потому что боятся молчания внутри себя. Моя дочь абсолютно права, когда говорит, что Оливеру нужен успех, потому что тогда он сразу почувствует себя лучше и вообще станет лучше. Но мне сомнительно, что он когда-нибудь добьется успеха. Его так называемая карьера — это просто беда. Хотя нет, неверно. Слово «беда» предполагает, что изначально все было хорошо, а потом стало плохо, а в плане работы у Оливера никогда не было хорошо. Он живет за счет Джилиан, более-менее, а это — не жизнь для мужчины. Да, мне знакомы все эти модные современные веяния и теории, что это вполне неплохая идея — разделение обязанностей, гибкий подход и т. д., и т. п., но на практике современная теория хорошо воплощается только тогда, когда психология человека, который ее воплощает, современная тоже, если вы понимаете, что я хочу сказать.
Верен ли он Джилиан? Если вы знаете, не говорите мне ничего. Разумеется, я надеюсь, что да. Но вовсе не потому, почему вы думаете: что она моя дочь, а супружеская неверность — это плохо. Просто я думаю, что это было бы плохо для Оливера. Многим мужьям — и женам — периодические измены идут даже на пользу: улучшают им настроение, вносят какое-то разнообразие, помогают мириться с заевшим бытом. Я не помню, кто это сказал, что узы брака такие тяжелые, что подчас нужны трое, чтобы их тащить? Но мне кажется, что Оливер — не из таких людей. Я говорю не про вину; я говорю про ненависть к себе, а это совсем другое.
Многие удивились, что у Оливера был нервный срыв после смерти отца. Он же так его ненавидел, отца, — говорили они. По идее, после смерти отца он должен был освободиться от этой ненависти и стать счастливым. Ну что ж… сколько вам привести причин? Может, начнем с четырех? Во-первых, часто бывает, что смерть второго родителя оживляет в памяти ребенка смерть первого. Мама Оливера умерла, когда ему было шесть лет, и это очень болезненный опыт, чтобы пережить его еще раз — и тем более, с таким перерывом во времени. Во-вторых, смерть родителя, которого ты любишь, воспринимается во многом проще, чем смерть родителя, которого ты ненавидишь или к которому ты равнодушен. Любовь, потеря, скорбь, воспоминания — сценарий известный. Но каким будет сценарий в обратном случае, когда ты не любишь умершего родителя? Мирное забывание? Мне кажется, нет. Представьте себе ситуацию человека, который, как Оливер, вдруг понимает, что всю свою взрослую жизнь и многие годы детства он прожил, не зная, что это такое — любить своего родителя. Вы можете возразить, что это не есть что-то экстраординарное, что такое встречается повсеместно, а я скажу: да, но от этого человеку не легче.