Любовь и жизнь леди Гамильтон

Шумахер Генрих Фольрат

Он повернулся к ней, сделал шаг ей навстречу.

— Эмили…

Он опять назвал ее Эмили!..

— Я дала тебе высказаться, не прерывая тебя. Не выслушаешь ли ты и мои соображения? Соображения неразумного существа, состоящего сплошь из ошибок? Конечно, я согрешила, разговаривая с Томом. Но при чем же тут сам Том? Можно ли из-за этого дурно относиться к нему? Ты сделал это, не слушал его, намеренно не заметил его протянутой тебе руки, высокомерно повернул к нему спину. Кто дает вам, гордым лордам, право презрительно, свысока взирать на мозолистые руки простых людей?

Разве не им вы обязаны вашими деньгами, вашей властью? Когда у дочерей лордов завязываются любовные связи и рождаются внебрачные дети, как у леди Уэрсли или мисс Пэйтон, когда они, полуобнаженные, появляются в клубах и на балах, тогда это считается веселым и остроумным, и вы им аплодируете. А если девушка из народа подверглась насилию сына лорда и когда она занимается тем же, что и дочки лордов, чтобы ее ребенок не умер с голоду, вы называете это безнравственным и подлым. Такой девушки следует стыдиться. Конечно, ее можно взять в наложницы, но ее надо прятать. И знаешь, что меня мучит, что мне отравляет жизнь? Когда ты предлагал мне свой план, я сама еще этого не поняла. В тот день, когда мать моя должна была отбросить честное имя моего отца, я начала смутно ощущать это. Но сегодня я знаю это уже точно. Я не могу лгать. Это противно моей природе.

Она медленно встала и подошла к нему.

— И я не желаю этого! Слышишь, Чарльз? Я не хочу лгать!

Она решительно посмотрела ему в глаза. Он зло рассмеялся, не выдержав ее взгляда.

— Хорошенькие сюрпризы ты мне готовишь! — выдавил он из себя. — И в последний момент! Чтобы застигнуть меня врасплох! Очевидно, этому научил тебя этот субъект с лицом преступника? У вас было достаточно времени, чтобы сговориться, пока этот слабак Ромни оставил вас одних.

Удивленная, она отступила на шаг.

— Я тебя не понимаю! При чем тут Том?

Он ничего не слыхал. Он кипел от ярости.

— Как он вообще нашел тебя? Ведь не стану же я верить в сказку о картине? Ты написала ему, чтобы он приехал. Чтобы посмеяться вместе с ним над идеалистом, который хочет спасти человека. Да, таков план. Мать твоя уже здесь. Потом является так называемый кузен, а в один прекрасный день здесь будет и ребенок! — Он захохотал грубо, издевательски, — ребенок сэра Уиллет-Пейна!

Эмма вскрикнула в ужасе:

— Чарльз! Это… Это… Быть не может, чтобы ты думал так в самом деле! Не думаешь же ты что Том и я?..

— Откуда я знаю, где тут правда? Когда ты целовала этого грязного типа — ему это, кажется, было привычно, этому милому, доброму, верному Тому!

Он невольно замолчал. Из ее груди раздался стон. Она отшатнулась от него, прислонилась к стене. Как бы ища поддержки, ее руки шарили по плоскости. Она стояла согнувшись, шатаясь, с выражением ужаса в широко раскрытых глазах.

Он взглянул на нее со страхом. Воцарилось молчание.

— Ну да, я несколько увлекся… — произнес Гревилл хриплым голосом. — Мне очень жаль. И тебя, и себя. Но я не могу отказаться от моего требования: если ты его выполнишь, я все забуду, если не выполнишь…

Он сделал резкое движение рукой, как будто отрезал что-то. И ушел, хлопнув дверью.

* * *

Сколько

времени она простояла так? Когда до нее донесся голос матери, она вздрогнула.

— Тебе нужно одеваться, Эми! Скоро придут гости сэра Гревилла.

— Да, да?

Почему мать не вошла? Кто запер дверь? Ах, ведь это сделала сама Эмма…

Эта сверлящая боль в висках, в глазных впадинах! Все время конвульсивно вздрагивали веки, и на затылке, у начала шеи, что-то кололо, как острой иглой. Ей бы холодной воды. И было пора одеваться.

Вот подъехала уже карета, и слышен голос Чарльза, он встречает своих друзей.

Ей сегодня нужно быть очень красивой. Чтобы снискать ему уважение. Надеть черное шелковое платье с зеленой отделкой у выреза. Оно очень аристократично и в то же время мило. И очень идет к волосам, которые он так любит перебирать.

Но щеки ее сегодня слишком раскраснелись. Это от страшной головной боли. Может быть, наложить немного белил?..

Нет, Чарльз этого не любит. А головная боль пройдет. Вот уже вторая карета… третья… четвертая…

Теперь, наверно, уже все собрались. Сейчас Гревилл придет за своей Эмили. Чтобы представить ее знатным господам и дамам. Ах, что ей нужно сказать им? Разве она не договорилась об этом с Чарльзом?

Ах, эта боль! Как будто кто-то стучит молотком по голове!

Она обязательно вспомнит или спросит об этом Чарльза, когда он придет за ней.

Вот он уже и идет… Нет, это Софи, служанка.

— Да, Софи, я уже иду!

Почему он сам не пришел за ней? Но ведь он не мог оставить своих гостей! Теперь она не сможет спросить его, о чем ей нужно сказать.

О чем же это?

Как скрипят ступени! Ах, как стар дом. Может быть, Чарльз знает средство от этого ужасного шума. Он ведь знает все… все…

Там они смеются. Кто-то очень громко. Другой — низким басом. Это, наверно, брат Чарльза, полковник Роберт Фулк Гревилл. Или Гэвин Гамильтон, художник.

Ах, как жаль, что здесь нет Ромни, он бы шепнул ей, что она должна сказать этим людям. Что же это, наконец? Что?

Вся комната окутана красным туманом. Все колышется.

Кто-то берет ее за руку, тянет за собой.

— Мисс Эмили Кадоган, дочь моей экономки!

Кадоган?

Ах, да, вот что она должна сказать!

— Неправда, я не Кадоган. Меня зовут Эмма Харт… Геба Вестина…

Почему он бросил ее руку? И глаза его — почему они такие сердитые? Что она сделала, что он бросил ее здесь?

Ах… ах… Она ведь сказала как раз то, чего нельзя было говорить…

— Я ведь знала, Чарльз, я… я не умею… лгать…

Вся комната зашаталась. В ушах — шум водопада. Что-то ее ударило…

И наступила темнота… тишина…

* * *

У нее была лихорадка с очень высокой температурой — говорили врачи. Ей был вреден лондонский туман. Кроме того, со времени рождения ребенка у нее, очевидно, было что-то не в порядке с нервами — она так легко приходила в сильное возбуждение. И была так подозрительна.