Любовь, или Пускай смеются дети (сборник)
Шрифт:
«Голубка, голубка, — пелось в этой песне, — принеси мне весть о моем далеком сыне… Здесь, в горах Сванетии, глубокий снег…»
И что б ему в уголке где-нибудь сидеть — нет, развалил свою тушу прямо посреди зала, которого и залом-то назвать стыдно: так, комната себе пять на пять.
Ребята заказали, как всегда, пива по большой, бутерброды с красной рыбкой, капустные пирожки, колбаску салями. Сидели, тянули пиво, курили и обсуждали кое-какие редакционные дела. А Буйвол продолжал возвышаться посреди зала, как утес посередь бухты. «Голубка, голубка… здесь,
Пока Молтобойцев не поднялся и не направился к стойке — добавить пива.
Повторяем: никто никого не собирался бить, хотя, конечно, бубнящего грузинскую колыбельную Буйвола чертовски хотелось свалить, как статую Феликса Дзержинского. Но Молтобойцев просто шел добавить пива, и, возможно, его слегка качнуло в сторону Буйвола. Короче, его шатнуло, и он присел на край стола, на тарелку с хачапури. Буйвол очнулся от дремы, слова грузинской колыбельной совсем вылетели у него из головы.
— Шеф, — сказал он, — моя шленка тут не для того стоит, чтоб ты в ней свое грязное очко полоскал.
И вот здесь версии расходятся. Гриша Сапожников уверял, что Молтобойцев ответил на лагерной фене что-то на тему — моя жопа слишком хороша для твоей шленки. А Мишка Цукес уверяет, что шеф — опять же на вышеупомянутой фене — отвечал в том смысле, что в твоей шленке я свою жопу побрезгую полоскать.
Как бы там ни было и что бы он там ни сказал, но главному редактору Молтобойцеву мгновенно врезали так, что он свалился на стол, перевернулся и пошел стулья считать.
Само собой, подвывая «шефа бьют!», весь наличный состав ведущей газеты «Регион» кинулся на Буйвола.
В это время сотрудники экскурсионного бюро «Тропой Завета», навесив замок на дощатую дверь, собрались было по домам, но, поднявшись из полуподвального этажа в холл и услышав звон и крики из помещения бара, они, конечно же, устремились разнимать дерущихся.
Они врезались в гущу мелькающих локтей, кулаков и подошв, молотя направо и налево. Ведь нечасто им, в их напряженной трудовой деятельности, удавалось оттянуться по-человечески.
Но человек-гора Буйвол был несокрушим. Его метелили с четырех сторон, он только поворачиваться успевал.
Гриша Сапожников бегал меж дерущимися, пытаясь долбануть Буйвола ногой в пах, но попадал не в тот пах и не в пах вообще. Его унял Мишка Цукес, заорав: идиот, оставь в покое наши яйца!
Минут через пять драка вывалилась в холл, а потом и на террасу, полукругом выходящую на улицу Пророков. Запахло нарушением общественного порядка. Дирекции Духовного Центра ничего не оставалось, как вызвать наряд полиции.
А дальше все шло уже по накатанному сценарию.
Дирекция Духовного Центра ручалась за всех и вся.
Окровавленного, но удовлетворенного поворотом событий Молтобойцева увез домой на своей машине политический обозреватель Перец Кравец.
Буйвола забрали в полицию.
Журналисты «Региона», прихватив экскурсоводов из «Тропы Завета», пошли добирать вечер в забегаловке «Мама», что на углу улицы Агриппас…
…Заплаканная Мария, расставив по местам перевернутые столы и стулья, мыла посуду своими полными сильными руками, привыкшими рассыпать по клавиатуре бриллиантовые пассажи четырнадцатого этюда Шопена…
Она даже не заметила, как в баре появился запоздалый пьяненький и удивительно тихий Фредди Затирухин. Когда оглянулась — он стоял возле стойки, умоляюще посматривая на выставленные пирамидками баночки пива «Туборг».
— Не дам! — остервенело сказала Мария. — Пошел вон. Я закрываюсь.
— Маша! — взмолился смиренный Затирухин. — Налей каплюшку. Я счас уйду.
— Чтоб вы все сгорели, — сказала она, открывая банку и наливая пиво в бокал. — Боже, с кем я имею дело изо дня в день… — Она домывала посуду, время от времени стирая сгибом мокрой кисти руки катящиеся по лицу слезы, а пьяненький Фредди, навалившись на стойку, допивал свой бокал.
Но, видно уж, звезды встали так, что этот вечер добром закончиться не мог. И теперь уже кажется странным, что никто не предвидел того, что, собственно, и должно было произойти.
Ведь смешно и представить, что Буйвол мог стерпеть нанесенное ему оскорбление. Элементарная логика подсказывала, что он должен был вернуться с подкреплением.
Он и вернулся с тремя грузинскими бугаями, одним родным и двумя двоюродными своими братьями.
Смерч налетел на безвинного Затирухина, допивающего свое пиво. Смерч сгреб его в охапку, поднял за ворот рубахи, легко, как мартышку, так что Фредди чуть не задохся.
— Пидор! — проревел этот смерч в бледную физиономию президента Затирухина. — Я из тибья харчо сделаю! котлету! пельмень в шоколаде! Ти знаешь, сучара — кто я?!
— Да! — пролепетал помертвевший от страха Затирухин. — Вы — повар!
Его просто унесли с собой. Буйвол уже не повторил ошибки, ведь сказано раз и навсегда: ДЦРД — заведение культурное, Духовный Центр Русской Диаспоры.
На пустырьке, зажатом меж двух центральных и оживленнейших улиц Иерусалима (пустынных, впрочем, в ночной этот час), из президента Затирухина четверо грузинских поваров варганили отвратительное блюдо. Криков никто не слышал. Да и были ли они, крики, и что, кроме писка, могло прозвучать из цыплячьей груди пьяненького, блюющего кровью президента, а также главного редактора, репортера, поломойки и вышибалы порнографической газетки «Интрига», которую приличный человек и в руки-то взять побрезгует…
Она в тот раз посмеялась над Мишей, с изрядным, надо сказать, оттенком горечи. А ведь напрасно. Если вдуматься — над чем смеяться? Над своей постоянной изнуряющей нищетой? Над своими стараниями элегантно ее прикрыть?
А может, и вправду пуститься во все тяжкие — имеется в виду, конечно, это жульничество, этот… маркетинг. И как это технически осуществлять — вот Миша говорил — надо какие-то объявления развешивать с гнусными намеками на колоссальные заработки и высокую почему-то потенцию…