Любовь к драконам обязательна
Шрифт:
– Любовные! Какие же еще? Мы даже сосиски в парке на скамейке ели! – выпалила я, и уголки губ Таннера дернулись от едва удерживаемой улыбки.
– Это непрофессионально заводить роман со своим шефом. Заберешь прошение?
– Давай, - милостиво согласился он, а когда заявление оказалось в его руках, то небрежно швырнул в ящик стола и протянул мне конверт.
– Компенсация?
– уточнила я.
– Посмотри.
Внутри лежали билеты на вечернее представление в среду в Королевском оперном театре. На мой взгляд, развлекаться в середине недели позволяли себе исключительно
– Спасибо, - улыбка вышла кислая.
Наверное, стоило изобразить восторг, чтобы не расстраивать дарителя, но я была настолько неблагородной девицей, что испытывала к опере чистую, ничем не замутненную ненависть. Единственный раз, когда нас водила на представление наставница Ру, я заснула в первом отделении, а в антракте спряталась в дамской комнате и после начала второго акта сбежала домой.
– Ты ненавидишь оперу, – резюмировал он.
– Как можно? Все интеллигентные девушки любят оперу… - фальшиво возмутилась я, скромно примазав дочь трактирщика к интеллигенции.
– Ты подпишешь прошение?
– Нет.
В дверях стажерской каморки я оглянулась. Таннер провожал меня сладострастным взглядом, который не думал скрывать. Со службой в столь экстремальных условиях могло примирить только одно – жалование.
– Господин ди Элрой, все, что вы говорили о моей работе – это правда? О том, что я пишу отличные письма, еще об отделе судебных заступников и о доходном доме…
– Чистая правда.
– То есть я ценный кадр?
Он приветливо кивнул.
– Дадите премию? – потребовала я.
– Нет, - хохотнул Таннер и немедленно вернулся к изучению документов по ватерхолльской верфи. Жлоб! Я же не очередную прибавку попросила.
В оперу ради конспирации мы решили приехать по отдельности, и вечер среды превратился в крысиные бега. Под занавес рабочего дня я выскочила из конторы и бросилась в Зачарованный квартал к Фэйр. Шустро переоделась в черное вечернее платье, нацепила туфли, оставшиеся после бала. Я страдала талантом портить обувь: б'oльшую часть ночи прошлепала босая, чуть до горловой жабы не догулялась, а каблуки все равно оказались расцарапанными.
Фея вручила помощнику Лолли очередную клиентку, при виде здоровяка с татуировками мысленно попрощавшуюся с реденькой шевелюрой, и принялась превращать лучшую подругу «из конторской мыши в человеческое существо» (дословная цитата). Через час из салонного зеркала на меня смотрела хорошенькая юная особа с двумя кокетливыми локонами, будто случайно выбившимися из прически и мило обрамлявшими лицо.
Я прилично опоздала. Фойе театра уже опустело. Таннер стоял в полном одиночестве в перекрестье тусклых огней и, судя по задумчивому виду, мысленно гадал, появляюсь ли я до конца первого такта. На премьеру он надел белый пиджак с барахолки, после ремонта выглядевший лучше, чем прежде. Особенно были хороши пуговицы из натурального черного янтаря.
За починку пиджака мне пришлось отвалить целый шиллинг, и только под угрозой смертной казни я
Элрой поднял голову и при виде меня мягко улыбнулся. Глаза заблестели. По неписаному женскому кодексу, почитаемому наставницей Ру, при встрече с кавалером благородная девица должна была изобразить столб и дождаться, когда будущий муж подскочит лично, чтобы облобызать ручку в приветственном поцелуе. Я сорвалась с места и поскакала сама. В гулкой тишине звонко застучали каблучки. Если бы мы не находились в центре оперного театра, то я обязательно впилась бы в губы Таннера нескромным поцелуем.
– Опаздываете, госпожа Амэт, - пробормотал он, страстно прикладываясь к моим пальчикам. – Чудесно выглядишь.
Я тоже не преминула восхититься, ведь в любовном учении наставницы Ру утверждалось, что мужчины обожали комплименты ничуть не меньше ужина из трех блюд, купленного в королевской кухне и выданного за собственноручно приготовленную стряпню:
– Мне нравится ваш пиджак, господин ди Элрой. Какие все-таки аккуратные швы на плечах! Как крепко пришиты пуговицы!
– Дорого швее заплатила?
– Как можно, – мягко стряхнула я несуществующую ниточку с его пиджака.
– Сама шила, стежок к стежку…
– Так и знал, что дешево, - ухмыльнулся он и ловким, отточенным жестом утвердил мою руку у себя на сгибе локтя.
Ложа располагалась практически возле сцены. Другими словами, не только я актеров видела, но и они меня прекрасно разглядели бы, если повернулись в нашу сторону. Представление уже началось. Разряженная публика с благоговением внимала тягучей, как патока арии. Голос у исполнительницы был сильный, насыщенный и очень громкий. Грохотал глубокий бархатный бас певца, одетого в зеленый камзол.
Поклонники оперы утверждали, будто во время представления зрители, даже не зная языка, интуитивно понимали, что именно происходило на сцене, но это утверждение явно было не обо мне. Через полчаса я отчаялась понять трагедию, и почему целая толпа героев то смеялась, то рыдала. Какая-то всеобщая истерия, а не спектакль. От усталости и уютного тепла меня накрывало сладкой дремой. Я посильнее прикусила язык, стараясь болью отогнать сон. На глаза выступили слезы, а желание прикорнуть на полчасика никуда не делось. Веки тяжелели и слипались…
– Тереза, – потрепал меня Элрой по плечу.
– Что?
– испуганно выпрямилась я на стуле, осознав, что темнота и духота сделали черное дело. – Я не сплю!
Проклятье! Осталось извиниться за то, что опера похуже писем из доходного дома вводила меня в состояние близкое к пятидесятилетней летаргии.
– Пойдем, - прошептал Элрой.
– Уже антракт?
– с надеждой уточнила я, оглядывая зал, но музыка по-прежнему гремела, труппа пела, а зрители восхищенно внимали представлению. Никто не торопился в местный буфет за честно заслуженной стопочкой вермута.