Любовь красного цвета
Шрифт:
От этого мрачного ритуала Жюльет стало совсем уж не по себе. Было такое чувство, будто за ними со старухой кто-то наблюдает со стороны. Словно они здесь не одни, а в компании невидимого призрака, который вот-вот подкрадется к ним вплотную.
Жюльет испуганно попятилась из этой жуткой розовой комнаты, а старая Матильда как ни в чем не бывало принялась зажигать лампадки под портретами Марии Казарес. Вскоре в темноте замерцали мириады огоньков. В дрожащем свете стены комнаты ожили и словно куда-то поплыли. Зашевелилась и постель под чудовищным шелковым покрывалом на пуху, словно призывая кого-то. Жюльет, которая раньше никогда не верила в духов, сейчас кожей почувствовала их присутствие. Раньше они таились по углам комнатки, а теперь начали выбираться оттуда и, подлетая к Жюльет, норовили провести своими ледяными ладонями по ее спине. Она уже не пятилась, а в панике бежала из этого склепа. Выскочив в гостиную, Жюльет дрожащей рукой
Старуха между тем приступила к вечернему туалету в ванной. До слуха Жюльет доносился шум воды и гул водопроводных труб. Она неподвижно стояла посреди огромной гостиной, заставленной громоздкой мебелью, заставляя себя не смотреть на часы. Обилие распятий, иконок и прочих изображений всевозможных святых подавляло, а потому Жюльет старалась не смотреть и на стены, однако эти картинки сами лезли ей в глаза. В особенности выделялась огромная, выдержанная в зеленовато-розовых тонах картина, изображавшая Господа, которая висела над камином. Иисус указывал на большое отверстие в своей груди, откуда лился яркий свет, излучаемый, очевидно, его сердцем.
Жюльет боязливо отвела от картины глаза. Ей было по-настоящему дурно, но, как назло, ни одно из окон в этой квартире не открывалось. Хотелось немедленно уйти отсюда. Или увидеть хотя бы какого-нибудь нормального человека. Например, того английского журналиста. Англичанин был на редкость хорош собой. Ах, если бы он вернулся… Жюльет была готова на все, лишь бы не торчать здесь в одиночестве. Но ничего, недолго терпеть осталось – час, даже меньше. И тогда можно будет отправиться домой, принять ванну, выпить большой бокал чего-нибудь покрепче, поболтать с мужем, если он, конечно, дома. Отчего бы не поговорить, например, о Вашингтоне, куда ее супруг-дипломат в скором времени ожидал назначения? «Какой-нибудь месяц, – мечтательно задумалась Жюльет, – и прощай, Париж, прощай, Дом Казарес!» Она проработала в этом доме мод почти десять лет, но полгода назад с удивлением поняла, что ей больше не нравится ее работа. Нынешняя должность не приносила ни радости, ни удовлетворения. Дело заключалось в том, что из фирмы мало-помалу выветрился волшебный дух Казарес, причем выветрился уже довольно давно, лет пять назад, однако Жюльет заметила это далеко не сразу. И тут нужно отдать должное Лазару – ему до поры прекрасно удавалось скрывать масштабы разрушительных перемен. Развив поистине кипучую деятельность, которая, должно быть, в конце концов и подточила его силы, он продолжал погонять их всех, ни на йоту не отступая от своих жестких стандартов и оставаясь абсолютно глухим ко всем стенаниям и претензиям. Он знал, что великое дело лишилось своего сердца, знал, что пытается вдохнуть жизнь в хладный труп, однако его твердый отказ признать свершившееся позволял фирме продолжать работать. И никто не отваживался усомниться в том, разумно ли поступает Лазар.
Жюльет беспокойно заходила по комнате. Ей пришло в голову, что в этой самой комнате, должно быть, умерла Мария Казарес. При этой мысли у нее едва не отнялись ноги. Где же, интересно? На этом диване? Или в том кресле, где Матильда, по ее утверждению, не позволяла сидеть никому, кроме ее любимицы? Или на ковре, прямо перед камином? Жюльет торопливо отступила с ковра и дрожащими пальцами закурила очередную сигарету.
Врать, врать постоянно, каждый день, каждую минуту – вот во что превратилась твоя работа, Жюльет де Нерваль. Ей платили солидное жалованье главным образом за то, что она распространяла сведения, не соответствующие истине. «Ах, что вы, какое недомогание?! Мария Казарес абсолютно здорова… Нет-нет, ей вовсе не требуются помощники для проектирования моделей одежды. Каждую вещь – и для показа, и на продажу – она создает сама. От начала до конца…» А сегодняшняя речь Лазара, повергшая многих в слезы? Почти все сказанное им на пресс-конференции было или бесстыдной ложью, или изящным умолчанием истины.
Начать хотя бы с того, что Мария Казарес умерла вовсе не в клинике «Сент-Этьен». Она, Жюльет, лично разговаривала с сотрудниками «Скорой помощи», с врачом, который оформлял бумаги, и все они в один голос утверждали: Казарес скорее всего была уже мертва к тому времени, когда трясущаяся от ужаса, полубезумная Матильда наконец сообразила позвонить им по телефону. Во всяком случае, пациентка не дышала, когда в квартиру вбежали санитары. Все их попытки воскресить ее были тщетны – шансов на успех не было никаких. Так что все эти россказни, что она умерла в больнице на руках у Жана Лазара, – откровенное вранье. Неизвестно только, зачем ему потребовалось лгать. Разве что самому очень захотелось поверить в собственную ложь.
Всю предыдущую ночь Жюльет напряженно работала над сочинением версии, в которой бы хоть как-то сходились концы с концами. Необходимо было добиться, чтобы и она сама, и остальные сотрудники преподносили прессе происшедшее именно так,
И сегодня, пока Жюльет сидела в этой мышеловке, оберегая Матильду от непрошеных гостей, ее коллеги, повинуясь личным указаниям Лазара, разрабатывали план дальнейшей кампании по введению в заблуждение мировой прессы, плотно взявшей в осаду Дом Казарес. В этом деле Жану Лазару поистине не было равных.
Его излюбленным приемом было пускать репортеров-ищеек по ложному следу. А это означало, что сослуживцы Жюльет день-деньской морочили пишущей и снимающей братии голову, намекая на возможность допуска в один из домов, где какое-то время жила Мария Казарес, вселяя в журналистов заведомо несбыточную надежду на то, что уж теперь-то будет рассказано хоть что-то о ее молодых годах, в частности о том, где именно в Испании она родилась, и т. д.
Доктор из клиники «Сент-Этьен», к этому времени уже должным образом проинструктированный, «подмазанный» и натасканный, был готов раздавать интервью направо-налево. «Ну и ловкач этот Лазар», – подумала Жюльет, испытывая к боссу одновременно неприязнь и восхищение. Лазар, как никто иной, знал, каким образом скармливать информацию прессе, чтобы ни у кого из прожженных асов пера даже тени догадки не возникло, сколь многое от них утаивает этот верный оруженосец Марии Казарес. И главным из того, что он утаивал от чужих ушей и глаз сейчас, была, конечно же, Матильда, хотя Жюльет никак не могла взять в толк, зачем ему понадобилась подобная таинственность. Вряд ли эта выжившая из ума, бессвязно бормочущая себе под нос старуха могла поведать журналистам что-либо скандальное или просто представляющее собой хоть какой-то интерес. Единственная ее ценность заключалась в том, что она была верной собакой Марии, ее преданной служанкой.
Как бы то ни было, день уже прошел, причем совершенно бездарно. Смешно вспомнить, чем она занималась. С утра дала от ворот поворот нескольким французским репортерам, занюханному фотокору из какой-то британской бульварной газетенки и гораздо более изящному и обходительному итальянскому папараццо. Итальянцу нужен был снимок комнаты, где Мария Казарес упала замертво. Впрочем, он, наверное, с самого начала не очень надеялся на то, что его впустят, а потому ни капли не расстроился, получив категорический отказ. После этого не произошло ровным счетом ничего, если не считать недавнего прихода корреспондента весьма солидной английской газеты. Вот уж никогда не подумала бы, что издание с такой хорошей репутацией пожелает включиться в эту свистопляску.
За спиной Жюльет раздался тихий скрип. Прислушавшись, Жюльет поняла, что это открылась дверь ванной. Старуха закончила свой вечерний туалет. Слава Богу, наконец-то… Теперь она шаркала по коридору, направляясь к своей кровати. Скрипнула половица, потом послышалось бормотанье. «Молится, наверное, на сон грядущий», – подумала Жюльет и нетерпеливо взглянула на настенные часы. Последний час дежурства в этой затхлой квартире казался ей самым длинным в ее жизни.
Однако возня с Матильдой на этом не заканчивалась. Завтра утром, в половине одиннадцатого, предстояло выполнить еще одно поручение начальства: направить за мадам Дюваль лимузин, который должен был доставить ее в Дом Казарес. Там старуху пристроят за кулисами, откуда она будет наблюдать за демонстрацией моделей одежды. Такова была святая традиция, и ничто не могло заставить Лазара нарушить ее, даже смерть Марии Казарес. Матильда Дюваль непременно должна была присутствовать на показе – так было всегда на протяжении двадцати последних лет. В прошлом она приходила вместе с Марией и оставалась подле нее все время, пока продолжалось шоу. Она что-то нашептывала своей любимице, своей богине, успокаивала ее, заставляла поверить в себя. Почти все время они вместе находились в тесной каморке за кулисами, где Мария Казарес в ужасе ожидала приближения того неизбежного момента, когда ей придется выйти к публике, ослепнуть от фотовспышек, оглохнуть от аплодисментов.
Тот факт, что Марии больше нет, абсолютно ничего не менял. Лазар сам во всеуслышанье заявил об этом. Мария наверняка захотела бы, чтобы Матильда присутствовала на показе, а значит, старая служанка будет там присутствовать. По спине Жюльет, в который уже раз, пробежал нервный озноб, и она нехотя приблизилась к двери, из-за которой по-прежнему слышалось молитвенное бормотание. Дверь через коридор, напротив, была приоткрыта, и сквозь щель виднелась розовая стена этой ужасающей молельни. Жюльет, озадаченно нахмурившись, снова отступила в глубь гостиной. А вдруг тут в самом деле есть, что скрывать? Прежде она видела во всех этих мерах предосторожности исключительно патологическую скрытность Лазара во всем, что касалось Марии. Но что, если за его настойчивым желанием оградить Матильду от прессы кроется нечто серьезное? В самом деле, интересно, что именно он так тщательно оберегает от журналистов? Может, дело и не в Матильде вовсе, а в ее квартире со всем этим «антиквариатом»?