Любовь-морковь и третий лишний
Шрифт:
– Действительно, смешно, – улыбнулась я, – мой отец тоже был профессором, а заодно и генералом, он частенько рассказывал о подобных казусах.
Варвара Михайловна нежно обняла меня за плечи.
– Ангел мой, у нас много общего, говорите, чем могу вам помочь?
– Хотелось бы услышать рассказ о судьбе вашего дома сквозь призму биографий жильцов, вы, говорят, были домоуправом?
– Нет, деточка, председателем домового комитета.
– Ох, простите.
– Право, это ерунда. Я знаю много интересных деталей, только, поймите меня правильно, не о всем и всех могу рассказать. Вот, допустим,
– Меня интересует Альбина Фелицатовна Ожешко.
– Ох, бедняжка, – вздохнула Варвара Михайловна, – она тоже из старых жильцов, и жизнь ее тоже роман. Об Альбине потолковать можно, она уже на том свете, трагическая история!
– Похоже, в доме обитали одни поляки, – бормотнула я, – Складовские, Ожешко.
– Верно, верно, – закивала Варвара Михайловна, – я по мужу Живульская. Дом наш имеет совершенно невероятную историю.
Я расслабилась, теперь надо внимательно слушать хозяйку, не забыв при этом включить спрятанный в кармане диктофон, надеюсь, милая дама начнет повествование не с момента сотворения мира.
– Когда большевики захватили власть, – начала Варвара Михайловна, – то, естественно, мигом, как тогда говорили, «уплотнили буржуев».
Владельцы домов и шикарных квартир оказались в крохотных чуланчиках при кухнях или дворницких, а места в их спальнях и кабинетах заняли победившие рабочие с крестьянами. Революционно настроенные массы особенно не разбирались, кого выжили из насиженного гнезда: фабриканта, купца, врача или профессора. Имеешь много комнат, значит, чуждый элемент, и все тут.
Среди революционеров было немало интеллигенции и людей, в чьих жилах текла польская кровь, напомню, что до свержения самодержавия Польша входила в состав Российской империи. Самым известным поляком, пожалуй, являлся Феликс Дзержинский, председатель Чрезвычайной комиссии, матери НКВД, бабушки КГБ, ФСБ и прочих Б. В его ведомстве работало много единоверцев, и в конце концов довольно большое количество чекистов польского происхождения получило квартиры в сером доме, ранее принадлежавшем Фелицату Ожешко.
Тихо и мирно в здании не жили никогда, состав квартирантов менялся постоянно, одних арестовывали, на их место въезжали другие, большие апартаменты превращались в коммуналки. Вот Варваре Михайловне повезло, она вселилась в дом, когда был жив ее свекор, известный ученый, которого советская власть всячески привечала, поддерживала и награждала, профессора не коснулись репрессии, а его сын тоже стал доктором наук. Единственное, что не нравилось Варе, – это расположение квартиры на первом этаже, но, по сравнению с испытаниями, которые выпали на долю других обитателей серого дома, это было сущей ерундой, стоило хотя бы вспомнить об Альбине Ожешко, дочери Фелицата, той досталось по полной программе, ей не повезло со дня появления на свет.
Через неделю после рождения дочери Фелицата арестовали. Дальнейшая судьба Ожешко осталась неизвестна: то ли он был расстрелян, то ли погиб в лагере. Жену его отчего-то не тронули, может, просто забыли про Кристину, и она мирно просуществовала в каморке, которая осталась ей после того, как дом отобрали у хозяина большевики. Кристина родила дочь поздно, и, наверное, подорвала свое здоровье. Она умерла, оставив Альбину в двенадцать лет круглой сиротой. Про маленькую девочку забыли все вокруг, и та запросто могла умереть от голода, но господь пнул ее ангела-хранителя, и тот мигом уладил дело. Альбину пригрела соседка по квартире, Ирина Константиновна.
Альбина получила образование и удачно вышла замуж за сына своей второй матери, Ирины, Евгения.
Жизнь Ожешко начала налаживаться, супруг делал карьеру, богом данная матушка здравствовала, у Альбины быстро появились дети, сначала мальчик, потом, спустя некоторое время, девочка. Счастье переливалось через край, и до определенного момента Альбина, наверное, думала, что теперь ее ждут только радости. Но жизнь, простите за банальность, состоит из черных и белых полос, весь вопрос лишь в том, какой они ширины и с какой частотой сменяют одна другую. У Ожешко преобладал темный цвет, не успело ее дочери исполниться два года, как умерла Ирина Константиновна, убитая горем Альбина вызвала врачей, чтобы констатировать ее смерть, но медики внезапно заподозрили нехорошее и кликнули милицию.
Затем грянул гром. Выяснилось, что Ирина Константировна приняла огромную дозу сильного сердечного лекарства, которое можно глотать лишь в микроскопических количествах. На кухне обнаружили пустой пузырек и чашку с несколькими каплями недопитой жидкости. Версию о самоубийстве следствие отвергло сразу, Ирина ничем не болела, казалась счастливой и за пару часов до кончины сидела во дворе на скамеечке, болтая с соседками, потом спохватилась и, воскликнув: «Господи, мне же Валечку из яслей забирать, няня заболела», – побежала за малышкой.
Соседки видели потом, как дама и девочка вернулись домой, Валечка подпрыгивала и спрашивала:
– Мы купили эскимо?
– Да, кошечка, – ответила бабушка, – но сначала следует поужинать.
– А братику мороженое?
– Ему нельзя, – терпеливо объяснила Ирина, – он ангиной заболеет, горло у него слабое.
– А мне можно!
– После каши!
Мирно беседуя, девочка и дама вошли в подъезд, а через час Ирина Константиновна скоропостижно скончалась.
Ну, согласитесь, самоубийца навряд ли станет вести себя подобным образом – за десять минут до смерти о пломбире не говорят. Никакой записки мать Евгения не оставила, зато в тумбочке обнаружилось давно составленное завещание, Ирина Константиновна отписала все свое имущество сыну и невестке.
По двору змеями поползли слухи.
– Альбине надоело со старухой жить, – шептались одни соседки.
– Что вы, – возражали другие, – Ирина ей за мать была, роднее родной.
– Подумаешь, небось опостылела старуха.
– Не несите бред.
– Кто ж тогда лекарство подсыпал?
– Неизвестно.
Подобные разговоры кипели постоянно, стихали они лишь тогда, когда во дворе показывались Альбина, ее муж, сын или няня дочки Валечки.
Потом следователи вынесли вердикт: смерть дамы – трагическая случайность, очевидно, ставшая подслеповатой, Ирина Константиновна не увидела, что из пузырька вылилось в воду все лекарство, и выпила смертоносный раствор.