Любовь моя
Шрифт:
— Сейчас мало хороших сценаристов. Да и сценарий — это только повод, чтобы режиссер мог выстроить свою картину, так как он ее видит. Режиссерам неинтересно следовать сюжету. Они придумывают то, чем можно завлечь и удивить зрителя. Это музыканты обязаны исполнять ноты, написанные композитором.
— Пока не стоит тебе заморачиваться и время на это понапрасну тратить? — спросила Аня. И добавила:
— Только в музыке творческие люди могут быть стопроцентно самими собой. И то не всегда. Случалось, что и ее «прикрывали». Джаз, даже танго. Но при Советах писатели, обслуживающие власть, стремилась восхвалять порядочность. А мы их поругивали. Нам этого было мало. Мы восхищались теми, кто писал «неудобную» для руководства правду.
—
Но Лена не дала подруге договорить и отреагировала однозначно:
— Спокойной ночи, малыши.
4
Минута тишины — и Инна избрала новый объект для своего неугомонного красноречия.
— У тебя все подчинено вдохновению, потому и книги такие, а вот от Аллы за версту университетским академизмом несет. Вы разительно отличаетесь. В ее произведениях значительность, многоуровневая разветвленность смыслов того, о чем она говорит, и в большей степени, о чем умалчивает. У нее острый, цепкий ум. Алла не сомневается в том, что изрядно поднаторела в вопросах изящной словесности, и в ней она видит свое откровенно счастливое всесилие. Ее тексты насыщены афоризмами и крылатыми фразами, полны мудрого остроумия. Отличная «выделка» текста! Это бегство в сторону интеллектуальности? У нее злое, но не злобное слово, без кипения и глухого раздражения, без всепожирающей вакханалии ненависти. Но все… как бы теоретическое.
Понимаю, талантливый писатель может написать художественное произведение, взяв за основу любую научную статью. Именно поэтому тексты Аллы концентрированы, самодостаточны. И чувствует она себя в них как рыба в воде, проявляя при этом свое прекрасное образно-поэтическое мышление. Мне случалось обнаружить завораживающие и ослепительные фразы и даже целые абзацы, но ее блистательная риторика и переизбыток внутренних монологов героев затрудняют понимание смысла прочитанного. Раздражает бесстрастная точность деталей, математическая лаконичность формулировок. Будто в них заложена некая схема. И это при том, что замысел и фабула на удивление просты. Они не ее сильная сторона. Они только повод пофилософствовать? Но где тонкий нерв чувств? Почему у нее отстраненный, малоэмоциональный взгляд на события? Порой текст будто выскоблен и отмыт. Ей бы политические памфлеты писать. Она уходит от рефлексии персонажей по отношению к их поступкам и чувствам. Сама все оценивает. Понимаю: точность и достоверность — ее козыри. Но в этом мне видится какая-то ее зажатость.
— Такова ее особенность и манера письма, — объяснила Лена.
— Ей не хватает чего-то живого… и получается тягомотина.
— О фильмах Тарковского то же самое говорили, а теперь в первый ряд ставят, — возразила Аня.
— С моей точки зрения у Аллы социальная концепция превалирует над художественной. Ей бы расширить диапазон чувств, больше внимания уделить страстности… и вообще человеческим качествам. Это важно для понимания ее героев. Она не боится разгромных статей? Интересно, когда она видит природу, ее эгоцентризм на стороне цивилизации или Бога? Сейчас в литературе катастрофически много соотнесения с высшими силами.
— Не думаю, что она должна выбирать и принимать чью-то сторону. Но ты сама у Аллы спроси, — предложила Жанна.
— К ней не подступишься. Строит из себя глубокомысленную особу. Надеется стать предтечей нового направления в искусстве? Тоже мне самопровозглашенный гений! Излишнее мудрствование лишает удовольствия от чтения. Не ложатся на среднюю аудиторию ее произведения, они не формат.
— Умные фразы — те, что вносят в понимание что-то новое, те, которые развивают — это же отлично! — не согласилась Аня.
— Я бы посоветовала Алле простегать сюжет легким искрящимся юмором и приправить более едкой иронией. Их можно позаимствовать, допустим, в томах анекдотов. Беспроигрышный вариант. В крайнем случае, пусть запасется безответственной иронией. Мы, женщины, очень чувствительны к таким вещам.
Я как-то вышла из автобуса и две бабульки со мной. Им лет по восемьдесят. Маленькие, сухонькие, волосики на их головках редкие, серебристые. И тут одна другой говорит: «Гляньте, у вас рукав в чем-то испачкан». А вторая ей отвечает, весело подмигнув: «Видно в автобусе к какому-то мужичку прижалась». Обе рассмеялись заливисто и звонко, совсем как молодухи. Густые морщинки по их личикам побежали солнечными лучиками. И пошли они в разные стороны довольные друг дружкой. И я развеселилась, — с удовольствием вспомнила Инна милых старушек.
— Школьники юмор прекрасно понимают. Помню, один раз я очень серьезно побеседовала с шестиклассниками «про жизнь». Они вышли задумчивые, строгие. А в другой раз у меня настроение было легкое, радостное, и я поведала детям о маленьких приключениях из своего раннего детства, о веселых моментах из студенческой жизни. А потом даже серьезную тему раскрывала с юмором. И мы вместе смеялись над незадачливостью, нерасторопностью и откровенной глупостью моих «героев». Вышли дети из школы радостные, возбужденные, говорили, что «здоровски» побеседовали, что, оказывается, физику тоже можно интересно и весело преподавать». И в своих отзывах про встречу ребятишки о моих шутках вспоминали. Каждый жест, каждое слово подметили и запомнили! Я этот опыт учла в своих следующих встречах, — поделилась Лена. — А как-то на очередном мероприятии услышала удивленный шепот девочки: «Я думала, что придет ветхая старушка. А она еще очень даже ничего! И понимает нас, не «козлится».
— Мы «уехали» от писательства, — заметила Инна. — Продолжим. В твоих книгах, Лена, прозрачная ясность высказываний и такой густой замес печали! Читаешь и воспринимаешь события как личную боль. Проходя через души, она становятся частью читательского опыта. А всё потому, что сердца людей входят в резонанс с биением твоего сердца, точнее с его нервными вибрациями. Они трепещут наравне с ним. Происходит проникновение, понимание… И заметь: без всякого давления на мозги как у Аллы. Опровергни меня. Ты же с детства ненавидела всякую фальшь и притворство. Вызволяй свою подругу из железных лап дилетанта. Моя критика не всегда созидательна. Ничего не упускай. Безжалостно заставь меня заплатить по всем счетам. Вскрой свои еще нетронутые, невостребованные писательские резервы или милостиво согласись со мной. Мне крайне желательно выслушать твое мнение. Для тебя, наверное, критика — рядовой момент, а для меня — особый, исторический! — весело «закруглила» свою речь Инна.
Лицо ее сияло от тайного удовольствия: вот, мол, как я вас обеих!
— Твои слова не обычный примитивный бубнеж… И в этом ты вся! Ты дремлющий вулкан, всегда готовый к извержению. Цены себе не знаешь, — улыбнулась Лена.
— Я-то знаю, да ценить некому.
— Мне сдаться на милость победителя? Как моя бабушка говорила? «Где совесть, там милость». А ты не побрезговала возможностью отточить на Алле и без того острый свой язычок. Разыгрываешь меня? С тебя станется, — невольно усмехнулась Лена и добавила уже вполне серьезно:
— Что я слышу? И это верх деликатности? Взвешенный взгляд? Тебе в Аллиной прозе не хватает «аппетитных», пикантных подробностей? Ты всегда их обожала, не правда ли? Не спеши с приговором. Не выставляй Аллу монстром. Разреши предварить твою последующую критику мнением профессионалов. Знаю, ты на уже сказанном не остановишься.
— Да, я имею смелость высказываться.
— Инна, не вяжись к Алле, она ничего из себя не строит. Она и есть такая, потому что, прежде всего, ученый. Соловья не заставишь каркать. Между прочим, культура включает в себя и науку. Открытия — это высшие достижения человеческого интеллекта. Аллины книги — сплав функциональной науки и личных эмоций. Она пишет «простите, не для среднего ума».