Любовь моя
Шрифт:
— Каждому художнику интересно по-своему обыгрывать жизненное пространство, соединять не соединяемое. Иначе не стяжать ему славы. — Это Жанна попыталась теоретизировать.
— По мне так фантастика Пелевина несуразна. (Инна подначивает?)
— Ты что, Пелевин умопомрачительный, фантасмагорический фантаст. У него особая сатира, — сказала Аня.
— Особая? Обычная, мужская, — не согласилась Жанна. — Сейчас во всем мире в моде галлюциногенная фантастика. Буквально засилье ее. Шизофреническая разорванность сознания, двоемыслие, многомыслие… тонкая грань между выдумкой, мистикой, мистификацией и фантасмагорией.
— Не надо в каждом произведении искать магистральную линию… партии. Универсализм теперь не нужен. Мы не создаем новый капиталистический народ взамен советскому, — фыркнула Инна.
— Фантастика не представляет угрозы для реалистической литературы, не поглотит ее? — посетовала Жанна.
— Да брось ты. У всякого свой «барабан». Чувствуешь себя мальчишкой-героем — пиши о мушкетерах! Пламенный привет мужественным, но бесшабашным персонажам и их счастливым читателям! В пылу веселья всем море по колено! — привычно насмешливо и патетично ответила ей Инна.
— Людям нравится фантастика, они как-то сразу к ней потянулись. Она же в плену держит, невозможно оторваться. Она нужна людям, иначе бы ее не переводили на разные языки, — спокойно сказала Аня. — Фантастика в человеческом сознании творит чудеса. Она раскрепощает, делает более счастливыми. Писатели создают мир, которого нет, но он настолько осязаем, что, кажется, будто на самом деле существует.
— Только Агата Кристи и Жуль Верн все равно по количеству переводов на другие языки занимают первые места, — заверила подруг Жанна. — Чем хороши фантасты? Тем, что их интерпретации фактов, интереснее самих фактов? — с сомнением спросила она.
— Да, это парад литературных трюков, аттракционов и занимательных моментов! Пиршество новаций и идей! Изощряются, кто во что горазд, — весело ответила ей Инна. — А тебе нужны голые журналистские, отличающиеся только неожиданными фактами сюжеты или страстные нравственные, но громоздкие проповеди Толстого? Либо отражение реальности, либо изображение иллюзий? Это разобщение. Но сам факт — я читала — еще не есть правда. Правда в литературе — внутри художественных образов. Они доводят повествование до совершенства правды, — разъяснила Инна свою точку зрения Жанне.
— Для школьников в большей степени нужна не фантастика, а приключенческая литература. Она не уводит детей от реальной жизни, но подпитывает неистребимую любознательность, воспитывает благородство, достоинство, развивает чувство необыкновенного и воображение, без которого человек не поймет, что кому-то, допустим, больно. Приключения — это череда экстремальных обстоятельств, в которых добро и смелость обязаны восторжествовать. Авторы и их герои призывают превозмочь возможности среднего человека. Эта литература не назидательная, а авантюрная
— Женщины и девочки из пространства приключений в основном исключены. Их дело приучаться работать, — проехалась Инна. — Я судорожно пытаюсь вспомнить, что советского приключенческого мы читали в школьные годы, а в голове колом стоит библия нашего детства «Хижина дяди Тома». Сейчас в списке для домашнего чтения нет книг о приключениях. Тризну по ним справляют учителя, сбросили их с корабля современности. И мистику они не одобряют. Но мы и наши дети не чурались на уроках под партой на коленях читать иностранные переводные приключенческие книжки, потому что испытывали в них потребность.
— Учителя мыслят несозвучно тебе? Консерватизм и романтизм тоже бывают разными: реакционными, передовыми.
— Классику либо облизывают, либо оплевывают?
— Но эта литература не предполагает умствования и наличия интеллекта, — с сомнением сказала Аня.
— Для этого существуют научные издания, — возразила ей Инна.
— Книги о путешествиях искушают и соблазняют детей сбегать из дома, — заявила Аня.
— Любить надо детей, тогда не сбегут, — сказала, как отрезала Инна.
— Современные писатели очень любят политические события маскировать под фантасмагорию. Будут ли эти книги понятны через пару поколений, если и сейчас читатель с трудом догадывается, кого автор назвал перевернутым именем и что его герой натворил, допустим, в жестокие сталинские годы или в «веселые» девяностые? И какой в этих произведениях процент правды? — засомневалась Аня. — А недавно я прочитала книгу автора с громким именем и не поняла, зачем он вместо людей использовал каких-то чудищ с головами птиц, если ясно видно, что пишет он о сталинских временах, проевших нам мозги. До сих пор правду в глаза боится сказать?
— Не трепыхайся. Это в сталинские времена мания преследования у советских людей была массовая. Теперь-то чего трусить? Демократия. По каждому малейшему поводу, слава богу, не требуется уверений в лояльности власти. Никто не шныряет с холодно-стеклянными глазами, — засмеялась Инна. — Теперь это всего-навсего художественный прием, чтобы не было скучно. А что касается исторических фактов, то для этого существуют архивные документы. В них писатели могут отыскать крупицы исторической истины. Хотя кто теперь доподлинно может сказать, что было так, а не иначе?
— Я расхожусь с тобой по этому вопросу. Хорошо, что детективов сейчас пишут больше, чем фантастики. Она — уход от реальности. Лена, фантасмагория, гротеск — они не для тебя? — спросила Аня.
— Они — один из наиболее ярких и оригинальных способов выразить реальность. Но ты права, сама я не очень люблю фантастику. Просто это не мое, потому что для меня главный конфликт кроется не в окружающей действительности — хотя она тоже важна, — а в самом человеке. Я читаю фантастику — надо знать все направления и течения в литературе, — она бывает очень даже разная, но душа моя не проникается ею. И ничего тут не поделаешь. Каждому свое. Мой сын обожает произведения Пелевина.