Любовь на руинах
Шрифт:
Элла Петровна подошла ближе, на ходу раскрывая объятья, и толпа детей тут же подхватилась с визгами и писками и ринулась к ней. Несколько минут она целовала и обнимала их, потом оттолкнула и с показной строгостью сказала:
— Так, по местам все! Леночка, как они тут себя ведут? Не балуются ли?
Одна из женщин подошла ближе:
— Нет, Эллочка Петровна, они у нас послушные.
От меня не укрылось поведение одного из мальчишек, который при этих словах своей воспитательницы вдруг опустил голову и стал ковырять старым поношенным ботинком плитку на полу. Элла Петровна тоже, видимо, заметила:
— Так, а что это Ванечка вдруг
31. Зоя
Я помню, когда впервые меня накрыло, прожигающее от мозга до самого сердца, желание иметь ребенка.
Нет, это произошло совсем не два года назад, когда последний раз я принимала роды. У нашей Ирины тогда палец воспалился из-за пореза. Она стояла рядом и командовала, а я делала это. За дверью топтался Пашка. Я не разрешала ему уходить далеко, вдруг понадобится что-нибудь! А рядом, конечно, топотал, словно слон, муж родильницы.
Мила очень терпеливо переносила схватки и потуги, ни разу не крикнула, так, постанывала легонько. Помню, Ирина ей советовала орать погромче, чтобы легче было. А она все время отвечала, глупая, что мужа пугать не хочет, очень уж он за нее волнуется. И родила без крика по Ириной команде.
Я взяла на руки маленькое сморщенное существо, судорожно подергивающее красненькими ручками и ничего не почувствовала к нему — ни умиления, ни желания прижать к себе. Слегка обмыла его в тазике с теплой водой, завернула в пеленочку и положила Миле на грудь.
Зависть пришла позже, когда однажды мне пришлось зайти в их комнатуху на втором этаже больницы. Было тепло и восьмимесячный малыш — мальчик с темным хохолком волос на голове сидел на покрывале прямо на полу. Мила умела шить. Поэтому ребеночек был одет в красивый костюмчик — шортики и футболочку, сделанные ее руками. Он был такой милый, упитанный, с перетяжечками на ручках и ножках. Не знаю, сколько я смотрела на него — а он, будто не замечая чужого человека, спокойно перекладывал какие-то баночки, бутылочки, игрушечки в небольшой коробке, поставленной матерью рядом.
Мила тогда заметила мой взгляд.
— Зоя, хочешь подержать его?
Я поспешила отказаться, испугавшись своих собственных чувств. Но пока Мила прошивала мне на швейной машинке брюки — она подрабатывала своим рукоделием, мой взгляд то и дело возвращался к мальчику. Такие у него щечки розовенькие, сладкие. Умненький не по годам — вон как внимательно рассматривает игрушки! Тогда-то я впервые в своей жизни и испытала это жгучее чувство — вот такого бы мне малыша! И мужа такого, как у Милы! Был ее Андрей спокойным, улыбчивым, очень доброжелательным мужчиной, жену обожал, в ребенке души не чаял… А я — одна. Всегда одна.
Но и при наличии мужа Миле тяжело приходилось — с питанием проблема, у нас вечно нечего было есть, а уж для ребёнка что-либо особенное, вкусненькое, раздобыть вообще невозможно!
… А сейчас я смотрела на целую толпу сытых, одетых пусть не в красивые и новые вещи, но тем не менее достаточно ухоженных и чистых детей и думала, что есть ещё места в нашем мире, где нужны они, дети. Где для них, ради них все организовано.
Конечно, бросались в глаза определённые странности местного уклада жизни. Например, у меня возник вопрос, где родители всех этих детей, которых я насчитала семнадцать человек разного возраста. Хотела смолчать,
— А где их родители? — задала свой вопрос Элле, когда она повела нас той же дорогой обратно на первую станцию.
— Родители… не у всех они были, родители-то… большинство ребят мы подобрали в городе — жили на улицах, питались, чем придется. Здесь мы их общиной растим. Хотя у некоторых есть свои, родные, отец и мать. Все взрослые на других станциях — работают. Наши землекопчики, как вы, наверное, заметили, очень прожорливые. Им много разных овощей нужно. На других станциях у нас огороды разбиты — выращиваем картошку, свеклу, морковку. Даже немного пшеницы сажаем — хлебушек деткам нужен.
— А вы не боитесь с такими-то богатствами, что на вас кто-нибудь нападет? Охраны я у вас особой не заметил, — Слава тоже заинтересованно разглядывал нашу собеседницу.
— Боялись. Поначалу. Да только мясо все любят. А вот выращивать его, потрошить и готовить — никто. У нас есть, как раньше говорили, "крыша" — все банды местные понемногу землекопчиков кушают. И даже платят нам.
— Зачем вам тогда патроны наши нужны? — Димона этот вопрос явно волновал больше других.
— А что с вас ещё взять-то? — справедливо спросила Элла Петровна. — А вот мужики нам хорошие, сильные очень даже нужны. Женщин своих много. Мужчин — мало. Хотя, доктор нам свой очень пригодился бы! Так что, вдруг кому-то приглянется наша жизнь, мы всем рады! Поэтому никому и не отказываем ни в приюте, ни в угощении. Ну, а на всякий случай, оружие всегда держим наготове — доверяй, но проверяй! Пойдемте, у нас еще и комнаты для отдыха есть для таких гостей, как вы!
Она пошла вперед, а я вдруг была остановлена Ярославом. Теперь он уже сам нащупал мою ладонь в темноте тоннеля, осторожно потянул на себя. На нас, кажется, никто и не обратил внимания. Элла что-то говорила Димону ласковым, милым голоском и была настолько увлечена разговором с ним, что на нас не обернулась. Вокруг возились зверюшки, похрустывали морковкой или свеклой, а я застыла посреди темного длинного коридора, прижатая к мужской груди, схваченная в кольцо сильных рук. Глупое влюбленное сердце молотком стучало в груди и пропустило удар в тот момент, когда теплые нежные губы коснулись моей шеи сзади.
— Зойка, а давай здесь останемся? Отвезем Пророка и к Элле попросимся жить! Ты будешь детишек лечить, а я морковку выращивать?
— А как же Женька, как твой Жук? Ты же говорил, что нужно наш город возрождать?
— Вот объясни мне, зачем ты его сейчас вспомнила? Неравнодушна к нему? — Слава развернул меня лицом к себе и сжал ладонями лицо, но говорил при этом спокойно и даже ласково.
Мне было легко признаваться ему. Никаких сомнений не было и близко.
— К тебе неравнодушна, Славочка! Очень даже неравнодушна, — встала на цыпочки, притянула его голову к себе и поцеловала со всей любовью, на которую была способна. И он ответил с жаром, с желанием, которое невозможно было не заметить. И наш поцелуй быстро перерос в нечто большее — в чистую страсть, в помешательство, когда понимаешь, что ничего сейчас, в эту конкретную секунду между вами быть не может, но руки сами проползают под одежду, ласкают, поглаживают его гладкую, горячую кожу. Когда упиваешься его неповторимым запахом — особенным, любимым… И его нетерпеливые умелые руки медленно ползут под свитером по животу, туда, к болезненно сжавшемуся соску и шероховатым пальцем… по самой вершинке… И вдруг на ухо шепотом: