Любовь по-французски
Шрифт:
Я уже и сам не знал, что говорил.
– Понимаю, сударь, подобная развязка вызывает в вас чувство неприязни и к самому происшествию. Вы так приучены к успехам блестящим, но легким, что никогда даже не представляли себе, как велики могут быть жертвы, приносимые настоящей любовью.
– Довольно, Маргарита, довольно, не наносите оскорблений моему сердцу. Льщу себя мыслью, что я-то знаю, как велики могут быть жертвы, приносимые настоящей любовью…
(Но подобная жертва мне показалась чрезмерной.)
– Почему он все же не пришел? Почему он не проводил вас сюда? Ведь по меньшей мере нам следовало обменяться теми несколькими словами, что являются первым условием синаллагматического контракта.
– Похитив меня, он оставил меня внизу, у вашей лестницы, а вернется он за мной только на рассвете.
– Вернется за вами? Но, дорогое дитя, я заключал договор только от своего лица… Если вообще можно говорить о том, что договор был заключен. Будь он здесь, я бы ему это сказал.
– Он не посмел подняться сюда, понимая, что это могло бы вам быть неприятно.
– Вы говорите, он не посмел сюда подняться? Быть того не может! Никогда не думал, что он так робок.
– Я полагаю, что он опасался рассердить вас, задеть вашу щепетильность, ваши строгие правила…
– Я крайне ему за это признателен, это так любезно, но в конце концов нам нужно будет встретиться…
– На восходе солнца, часа через три или четыре…
– Через три или четыре часа! – воскликнул я, не сдерживая себя более и пододвигаясь к ней. – Через три или четыре часа, Маргарита!
– И все это время, Максим, – продолжала она своим нежным голосом и тоже пододвигаясь ко мне, – у меня не будет иного убежища, чем ваш дом, и другого защитника, кроме вас, раз нужно держать ворота открытыми для его почтовой кареты…
– Ах, вот оно что! Нужно держать ворота открытыми для его почтовой кареты, – повторил я за ней, протирая глаза, как человек, который только что проснулся.
– Он избавил бы вас от беспокойства и ответственности, сопряженных с услугой, которую вы оказываете нам обоим, если бы жива была его уважаемая матушка, умершая от воспаления легких.
– Позвольте, сударыня! – воскликнул я, отшвырнув ногой складной стул так, что он отлетел в противоположный угол комнаты. – Его мать умерла от воспаления легких?! Но о ком же вы говорите?
– Я говорю об Амандусе, милый Максим, об Амандусе, который к вам так привязан и которого вы так горячо любите. Но раз вам неизвестны все эти подробности, так узнайте их: он приехал к нам сегодня вечером в назначенный час, чтобы похитить меня из дома моей тетушки, потому что она все упорствовала и не соглашалась на наш брак. И, поверьте, это был единственный способ добиться от нее более благоприятного решения! А так как у нас были сегодня гости, то двор был полон народа и слуг, и чтобы наш побег остался незамеченным, мы прошли садами. Когда Амандус увидел ваше освещенное окно, он очень обрадовался и сказал мне: «Видишь, Маргарита, мудрый и прилежный Максим все еще работает; Максим – мой брат, мой наперсник, мое провидение, Максим, от которого у меня нет никаких тайн и который сочтет за величайшее счастье – я знаю его золотое сердце – дать тебе убежище в своем доме, пока не рассветет. Поднимись к нему, Маргарита, и смело постучи в его дверь, а я тем временем распоряжусь насчет нашего отъезда». Тут мы с ним расстались, я поднялась к вам и безо всяких угрызений совести постучала несколько раз… Вот теперь вы все знаете.
– И даже больше, чем нужно. Ну, уж коли на то пошло, предпочитаю эту правду любой другой. Лишь бы вы были счастливы, Маргарита. Итак, вы убеждены в вашей страстной любви к Амандусу. Именно к нему, не так ли?
– Ну а к кому же еще? Я разговаривала с ним всего три раза, но он пишет с таким пылом, с такой проникновенностью, с такой покоряющей нежностью! Амандус, дорогой мой Амандус! С какой мужественной страстью он выражал в своих письмах те чувства, что он испытывает ко мне!
– Постойте,
13
«В сторону» (итал.).
– Так вы находите, что Амандус хорошо пишет, – пробормотал я с подчеркнуто равнодушным видом и в то же время сдерживая себя, чтобы не проболтаться. «А ведь в самом деле, – подумал я, – она столь же умна, как и прелестна!»
– Вы думали сейчас о чем-то другом, Максим, и собирались мне ответить иначе.
– Ваше замечание справедливо, сударыня; я, позвольте вам сказать, делал то, что следовало бы сделать вам, прежде чем принимать необдуманное решение.
– А что же именно?
– Я размышлял. Амандус, видно, совсем потерял голову, впрочем, было из-за чего, когда решил, что вы, прекрасная и благоразумная Маргарита, проведете ночь в комнате такого вертопраха, как я, человека без всяких правил, не имеющего ни стыда, ни совести, который каких-нибудь полчаса тому назад собирался продать душу дьяволу, словом, в комнате отпетого повесы.
– Вы отзываетесь слишком строго, – возможно, это происходит из чувства иронии, – о тех двух или трех легкомысленных поступках, свойственных молодости, которые ни в какой степени не компрометируют сущности вашего характера и нисколько не могут уронить вас в глазах порядочных людей. Амандус, на чьей совести имеются кое-какие подобные погрешности, признаётся в них в своих письмах с таким красноречием, что даже тетя была растрогана, а уж она ли не строга! Максим – повеса! Да вы и не похожи на повесу!
– Я вам очень признателен, сударыня, за ту высокую оценку, которую вы соблаговолили мне дать. Но наша сегодняшняя встреча, долгая, таинственная и, сознаемся в этом, крайне затруднительная для той самой добродетели, которую вы мне приписываете, способна по меньшей мере посеять подозрения на счет вашей невинности у грубой черни, имеющей менее благоприятное суждение о моей юношеской чистоте. При одной мысли об этом я содрогаюсь! Разрешите же мне, ради вашего доброго имени и вашего сочувствия к моей репутации, пойти поискать вам до утра другое убежище. Я вернусь в одно мгновение, а пока что я оставляю вас, и вы вольны делать все, что хотите, кроме как выходить отсюда одной или открывать дверь кому бы то ни было.
Я дождался ее согласия, а получив его, сделал даже нечто лучшее: я как бы взял ее под стражу, ne varietur [14] , заперев дверь на два поворота ключа.
У меня уже был готов план действий: в те годы я принимал решения с быстротой и внезапностью, присущей молодости. Ведь у тетки моей Маргариты, – я только что это узнал, – был вечер, а в провинции вечера бесконечны, и это – со всех точек зрения. Когда я подходил к дому, отъезжали последние кареты; проворный и быстрый, как птица, я проскользнул между двух лакеев, собиравшихся запереть дверь.
14
Чтобы ничто не изменилось (лат.).