Любовь по правилам и без

Гауф Юлия

И это прозвучало не как вопрос. И даже не как просьба. А как констатация факта.

Манипуляция это или нет – мне уже плевать.

– К Егору, так к Егору, – кивнула я, и Катька, улыбаясь, соскочила с кровати. – Одевайся, котик, только у Егора могут быть свои дела. Учти это. И если я увижу, что мы не ко двору, надоедать соседу мы не станем. Извинимся, и уйдем, а потом можешь обижаться на меня.

– Он обрадуется нам, мам. Честно. Вчера так хорошо было, да? И сегодня тоже будет. Я сейчас, я быстренько оденусь,

и мы пойдем. И ты бы, мам, подкрасилась, что ли, – Катя окинула меня придирчивым взглядом, достойным моей пятидесятилетней тётушки, но никак не восьмилетней девчушки. – Прическу сделай, губы накрась. Платье бы еще…

– Так, – оборвала я эту фэшн-гуру хлопком в ладоши, – Егор переживет, если я приду в гости страшненькой. Он мужик взрослый, видел вещи и похуже, чем женщина без макияжа.

Катя прыснула от смеха, и продолжила натягивать шерстяное платье. Задом-наперед, торопыга.

– Горе луковое, дай помогу, – я подошла к Кате, и потянула за платье, возвращая вырез на место. – Колготки не забудь, жду тебя внизу.

– Пирог возьми для дяди Егора. Тогда точно не прогонит нас, – дала мне напутствие дочка.

Я, качая головой и посмеиваясь, спустилась вниз, и послушно подошла к холодильнику… да, за пирогом.

А то прогонит еще нас.

– И от кого Катя нахваталась этих советов? – хихикнула я, оборачивая вишневый пирог фольгой.

Глава 8

КАТЯ

Я оделась. Покрутилась у зеркала, которое встроено в оборотную дверцу старого шкафа. Мама сказала, что шкаф этот Чехословацкий, и бабуля за ним гонялась. Шикарная мебель для своего времени.

Маме не нравится такая мебель. Мама вообще не понимает, почему мы не полетели на отдых.

А мне здесь понравилось! Да, не как дома, где светлый пол, дорогая обивка у мебели, и бельё с монограммами. Здесь даже лучше! Пол деревянный, поскрипывает при каждом шаге. И шкаф скрипит, и двери.

Я встала на носочки, опустилась на пятки, и снова на носочки встала, прислушиваясь к скрипу дерева под ногами.

Нра-вит-ся! Мне вообще нравится в последнее время слушать – птиц, звук шагов, скрип мебели. Я слушаю, и не вспоминаю о папе.

Уютно здесь! И в доме, и за его пределами.

Ой, мама!

Вспомнила, взглянула еще раз в зеркало, и вышла из комнаты. Хм, мама наверное так и не накрасилась, а это не дело. Раньше она всегда с макияжем ходила. Я даже с ней у стилиста была, мама разрешила побыть с ней. И я знаю про дневной, вечерний, домашний, офисный макияж. Знаю и про парфюм: на лето и на зиму они по этикету должны быть разными.

Мама всё это соблюдала, а сейчас позволяет себе ходить без косметики, да еще и скрутив волосы в неаккуратную шишечку. Мама и так самая красивая, даже без прически, косметики и парфюма, но я-то знаю, почему она перестала всем этим пользоваться.

Потому что маме плохо.

Вниз я спустилась с маминой косметичкой и духами, и помахала этим добром перед ней.

– Коть, – покачала она головой.

А я кивнула. Так надо, мама!

– Снова жестами общаемся? – в глазах мамы грусть.

Нужно собраться. Маме важно, чтобы я говорила. Но я боюсь! Начинала говорить, и задыхалась, сразу плакать хотелось. А когда молчу – слёз нет, я не расплачусь, и маме не будет больно.

– Котька…

– Давай накрасимся, – выдавила я через силу.

И мама в очередной раз обрадовалась что я говорю! Я не могу объяснить ей свое молчание, она огорчится еще сильнее. Нужно постараться разговаривать с ней… и не плакать!

– Ладно, но только губы. И не помадой, а блеском. Накрасишь? – мама села на стул, подставляя лицо под макияж.

Я кивнула, и мама обхватила мое запястье, останавливая.

– Кать, раз начала говорить, то не кивай, пожалуйста, а отвечай словами. С Егором же ты говоришь! Я тоже хочу твой голос слышать!

– Хорошо, – ответила я.

– И все же, почему с Егором ты болтаешь, а со мной, с психологом – нет? Почему, Котька?

Я пожала плечами, и открутила крышечку от персикового блеска для губ.

Психолог напоминает про папу. Мама напоминает про папу. Даже когда они говорят не о нем, а обо мне – напоминают, и мне хочется плакать. А дядя Егор – не напоминает. И при нём мне легко говорить. При нём я не могу молчать.

Но это тоже маме не объяснить. Она расстроится. Может, даже, плакать будет ночью. Мама думает, что я не слышу, но я не ребёнок уже. Слышу. И понимаю.

– Ну как? – мама улыбнулась мне.

Я достала тушь, и протянула ей.

– Мы на блеск договаривались. Сейчас еще контурирование меня заставишь делать, да, Катенок? Думаешь, дядя Егор, если меня без макияжа увидит, перекрестится, и пожелает сгинуть нечистой силе?

– Хи, – прыснула я от смеха.

Мама ущипнула меня за нос, встала, и подошла к маленькому зеркальцу рядом со шкафом. И начала красить глаза.

– Можешь моим блеском воспользоваться. Ты же любишь. Только немного, – разрешила она.

Я достала палетку маминых теней, там зеркальце есть, и принялась красить губы.

Мама начала шутить. Наконец-то! Вообще, она у меня крутая! На радио работает ведущей, и хвасталась рейтингами – сейчас же все в интернете, радио в основном пожилые слушают, но мамины программы и подкасты любят все. Из-за красивого голоса и из-за юмора. Ей даже отпуск с трудом дали, я слышала как она его выбивала, и грозилась вообще уволиться. Только поэтому и отпустили – знают, что маму давно зовут снимать ролики с интервью.