Любовь с последнего взгляда
Шрифт:
Был вторник. Часовая передача об атомной электростанции Кршко. Эта тема имела свои преимущества и свои недостатки. Главный недостаток тот, что об этой электростанции успели потрендеть все, живые и мертвые, ничего нового сказать было невозможно. Преимущество в том, что все всё сказали, но все равно народ еще можно было немного попугать. Есть утечка радиации? Или нет? Взрыв? Красный уран? Трещина в какой-то плотине? Захоронения радиоактивных отходов, не слишком ли это близко от нас, а может, мы все-таки достаточно далеко? «Да» электростанции? «Нет» электростанции? Хорватии не хватает электроэнергии! Да здравствует электростанция! Нужно было пиздеть и пиздеть целый час, время от времени прерываясь на музыкальные и рекламные паузы. В коридоре, у двери в студию, меня ждал гость. Начальница сказала, что это «господин публицист». Публицистами мы называли претенциозных онанистов, которые обожали приходить на радио, ничем конкретным не занимались, были какими-то докторами наук или преподавателями гимназии, писали всякую херню в местной газете и выступали по местному телевидению. Моя задача была простой. Гость говорит, звукооператор изображает пальцами ножницы, звучит музыка. Потом опять бла-бла-бла, ножницы, реклама, бла-бла, ножницы, музыка, реклама, бла-бла. Есть ли у нас кто-нибудь на линии, пожалуйста, добрый день, да, мы вас слышим, прошу вас, добрый день, ножницы, реклама, музыка, бла-бла, ножницы, реклама, музыка, последнее бла-бла, до свидания, до следующего вторника. Заранее нужно было спуститься из редакции в коридор, где ждали публицисты. Если гость хорошо разбирался в теме, это помогало журналисту
Звукооператор пригласил нас в студию. Господин публицист трендел без каких бы то ни было проблем. Судьи у себя на работе постоянно говорят, диктуют, спрашивают, выступают против адвокатов, против обвиняемых, свидетелей, супругов. Как же я об этом забыла? Судьи — профессиональные болтуны. Звонили радиослушатели. На любой вопрос у него был ответ. Как долго будет еще работать атомная электростанция? Распространяет ли она радиацию? Что, если произойдет авария? Почему отходы остаются нам? Значит ли это, что словенцы используют нас в своих интересах? Когда наконец Люблянский банк начнет возвращать хорватам старые, югославские, вклады? Матери девочки, которая больна раком, он сказал, что это не из-за Чернобыля… Звукооператор слушал его открыв рот. Даже забыл про ножницы, которые изображал указательным и средним пальцами. Потом мы пошли выпить кофе. Итак, я провела еще одну совершенно неудачную передачу, которой все останутся довольны. Радиослушатели получили ответы на все вопросы, при этом он не сказал ничего, что могло бы задеть хоть кого-нибудь, кроме правительства Словении, а его местное хорватское радио может оплевывать без всяких последствий. Проблемы с начальством у меня возникали редко. Все мы были против загрязнения окружающей среды, дыма, выхлопных газов, старых танкеров, нефтяных пятен на поверхности моря и мазута, прилипшего к коже пингвина или крылу чайки. Когда возникало что-нибудь типа вонищи в воздухе или черных клювов у чаек, телефон в студии трещал без передышки. Радиослушатели пиздели в прямом эфире, негодовали и жаловались, я перед микрофоном делала маникюр. Я любила экологию.
Господа, прошу вас, помогите мне, я бы хотела перейти от экологии к моему любовнику, рассказать вам нашу лавстори и, кроме того, продолжить рассказ об облаве, у меня вообще много историй, которые мне нужно вам рассказать, но так, чтобы они плавно переходили одна в другую, без швов, чтобы вы слушали меня расслабившись, чтобы мои рассказы вас зачаровали, чтобы я стала для вас Шехерезадой, которая сможет умилостивить вас, чтобы мое неспешное бла-бла-бла притупило вашу бдительность и желание осудить меня за совершенное тяжелое преступление. Я совершенно прозрачна, я вижу это, и вы это видите, тем не менее устоять я не могу. Давайте вместе вернемся к охоте. Сейчас я перед тем охотничьим домиком, помните, там по траве разбросаны толстые зеленые охотничьи куртки. И мертвые тела убитых животных. Охотники наелись, все, кроме меня, они поднимаются с земли, отряхивают охотничьи штаны, убийцы достают свои ножи, и каждый идет к своему животному, а мы, остальные, выбираем, на кого смотреть. Можно на Мату, это высокий чернявый охотник, он должен отрезать голову небольшому кабану. Или на молодого Мато, помощника мясника и сына владельца сельского ресторана, его задача отделить от тела голову серны. Я направилась к группе, которая стояла вокруг Мато. Мне не хотелось вдыхать запах свежей крови и видеть маленькие остекленевшие глаза мертвого кабана, но нужно было присоединиться к какой-то группе. Невозможно и представить себе, что какой-нибудь охотник останется сидеть, когда разделывают мертвое животное. У Мато был большой нож, он вонзил его маленькому кабану в шею и отрезал ему голову. Отделив голову от тела, он, продолжая сидеть на корточках, поднял ее и продемонстрировал всем нам. Мы зааплодировали, не знаю почему. Потом Мато поднялся, в руке он держал окровавленную голову, господин Стиепан его сфотографировал.
Смотрите, сказал Мато господину Стиепану, чтобы я опять не получился с красными глазами, как в прошлый раз. Убил кабана Виктор, господин Виктор… Он кардиохирург, толстый высокий мужчина, но он сфотографировался не с головой в руках, а рядом с мертвым кабаном, когда у того еще была голова. Господин Виктор поставил ногу на его голову, а в руках у него было ружье. Мато отложил окровавленную голову на траву, а сам вернулся к телу. Распорол живот и достал печенку. Взял печенку в руки, поднял голову и посмотрел на нас, стоящих вокруг. Я ему улыбнулась, я подумала, что так нужно. Он ответил мне улыбкой, поднялся и положил красную, горячую печенку мне в ладони, мужчины захлопали, господин Стиепан сказал «посмотрите на меня», я подняла на него взгляд, в ладонях у меня подрагивала и дымилась горячая печенка, щелкнул фотоаппарат, на бумаге остались и моя улыбка, и печенка, и мои руки. У меня эта фотография где-то лежит.
Вот, а теперь скажите, объясните мне, какая связь между горячей печенкой и моим любовником? Может быть, рассказ о кабаньей печенке — это необходимое предисловие к моей лавстори, которая была, но которой не должно было быть? Никудышное предисловие. Ассоциация абсолютно бессмысленная. Но, господа, если мы скажем, что какая-то ассоциация не имеет смысла, это будет означать, что мы считаем, будто жизнь имеет смысл, будто жизнь это не просто масса или ряд бессмысленных фотографий, мгновений, которые летят одно за другим без всякого порядка и логики. Без той логики, которую в состоянии понять мы, смертные. Мы, смертные?! Я уже мертва, но все равно ничего не понимаю! Человек остается глупым и мертвым. Не очень-то приятное открытие. Вот в моих мыслях у меня в ладонях подрагивает горячая печенка, я смотрю в объектив фотоаппарата в руках господина Стиепана и при этом хочу рассказать вам о своем любовнике. Сейчас я сделаю над собой большое усилие, отброшу печенку, вот, я ее бросаю, руки у меня чистые, подождите, все-таки я бы их вытерла о джинсы, если бы была живой, если бы я была в джинсах, если бы не неслась вскачь на этой гадости, которая на самом деле и заставляет меня рассказывать и рассказывать. Если бы я чувствовала себя нормально, если бы не раскачивалась так страшно, если бы мягкий конь подо мной был чем-то твердым, я бы молчала, я бы вообще не стала с вами разговаривать. Я бы развалилась в жестком деревянном кресле, закурила сигарету, хотя, когда была жива, я не курила, боялась умереть, я бы сидела, курила, искоса смотрела на вас и ждала вопросов. Вот так… Болтаю я оттого, что раскачиваюсь. Ужасно раскачиваюсь.
Звонил он мне каждый день. Я привыкла. Если вдруг не звонил, день был для меня бессмысленным. Он был небольшого роста, чуть выше меня, мышцы его рук были мягкими, бедра ненамного крепче, у него был маленький твердый язык, таким он и остался до сих пор, знаю, что маленький и твердый, я держала его во рту. Когда я была с ним, то часто говорила себе: старушка, ну ты даешь, надо же какого подцепила! Все-таки знаете, и не возражайте, это приятно, когда тебя трахают и муж, и любовник. Когда после траханья с любовником мы шли по улице, у меня перед глазами часто возникала воображаемая стена. Именно стена! Я смотрела на серую бетонную плиту, мотала головой направо, налево и искала хоть какую-то щель, через которую можно увидеть витрину или неоновое освещение. Стена исчезала не сразу. Противное ощущение. В браке я часто мечтала о великой любви, настоящей любви, о герое, который бы не колотил меня, а слушал, разговаривал со мной, приносил бы мне в кровать кашу из бананов. Я люблю кашу из бананов, но не люблю разминать бананы. Когда я нашла любовника, я вовсе не превратилась в счастливую молодую кобылу, которая все время машет хвостом и подставляет горячий зад здоровенному херу. Вместо счастья меня охватила депрессия, я сама себе задавала миллион вопросов. Да, во мне поселился страх. Страх из-за того, что я осознала себя как очередную шлюху, которая гуляет по белу свету и объясняет свое блядство тем, что нуждается в любви и боится мужа, который, если обо всем узнает, может забить насмерть. Но в то же время я оправдывала себя тем, что, когда муж бьет меня по почкам доской для разделки мяса, а рот у меня заткнут тряпкой, чтобы не было слышно, как я вою, я могу утешаться мыслями о том, что все это закончится и через пару дней я так расцарапаю спину своего любовника, что его жена сразу это заметит.
Если бы мой муж не начал опять жить дома, я бы никогда не завела любовника. Когда он был на семинарах или выездных сессиях суда, я несколько дней жила в бетонных комнатах, кухне и гостиной, одна, а по ночам с Экой. Она в нашей квартире только спала. А остальное время проводила или в школе, или у его старухи. Я с радостью смирилась с ролью замужней монашки. Когда он куда-то уезжал, мы не трахались, когда на день-два появлялся дома, мы опять же не трахались, потому что он готовился к следующей поездке. Это были самые счастливые дни моей жизни. Я забыла его маленький член, тисканья и пыхтения, у меня была своя работа, свои дела, время от времени в мою жизнь внедрялась Эка, но не часто и не резко. Эта девочка росла возле меня, но без меня, а рядом с его старухой. Я удивлялась тому, какой она была красивой и долговязой.
Тем не менее иногда по утрам мне бывало с ней очень хорошо. Просыпаешься одна, дочка еще спит, занятия у нее сегодня во вторую смену, все утро мое. Можно посмотреть через окно на соседа, как, облокотившись на подоконник, он неподвижно смотрит в пустоту. Дочка просыпалась, приходила ко мне, целовала меня в шею, она, эта худенькая костлявая девочка, любила приласкаться, потом одевалась и убегала к бабушке. Я варила себе яйцо, съедала его и отправлялась на радио повторять «алло, алло, мы вас слышим». Это была прекрасная жизнь! Никто тебя не контролирует, у тебя нет никакой нормы, зарплата обеспечена, ты местная знаменитость, живешь без стрессов, хозяина над тобой нет, спонсоры тащат тебе футболки, нижнее белье, чулки, копченое мясо, билеты в кино и в театр, купоны, за которые бесплатно получаешь несколько килограммов стирального порошка… Вдруг! Всё сразу! А еще год или два назад…
Но однажды он появился в дверях, остался дома и стал трахать меня три или четыре раза в неделю! Боже милостивый! Вода плещется в ванне, он втягивает ее носом, потом из носа же громко высмаркивает, производя какие-то звуки вроде «шшшлюп, шшшлюп». Я лежу скрючившись, в пижаме, толстой, непривлекательной, надеясь, что застиранная махровая пижама остудит его пыл. Головные боли, трихомонасы вагиналисы, судороги, менструации… Ничто не могло его остановить. Он вылезал из ванны, вытирался, брал в руки фен, входил в комнату, улыбался, показывая крупные белые зубы. Вот ужас! Вот что такое ужас! Нужно бы написать книгу «Что со мной происходит, когда ко мне в кровать забирается мой муж». Вот был бы бестселлер! У миллионов женщин от одной только мысли, что придется трахаться с собственным мужем, напрочь пересыхает пизда! Я этого не утверждаю, это мое предположение. Но я почти уверена. Могу поклясться, что это так! Я раздвигала ноги. Жены могут играть в тысячу разных игр, пока муж их трахает. Стоит ли купить двуспальный пододеяльник, два шестьдесят на два, или нет смысла, потому что одеяло два на два? Можно купить в рассрочку и новое одеяло, перьевое, более тонкое, но пошире и потеплее. Одеяло плюс простыня на резинке, пододеяльник и две наволочки, пятьсот кун в месяц, по карте «Diners», за пять взносов? Хорошо бы покрасить эту стену, надо купить ту машинку, валиком очень трудно. Нет, лучше нанять маляра. Окраска — дело не такое простое, как нам стараются внушить с экрана телевизора продавцы кистей: позвоните нам сейчас, волшебная кисть все сделает за вас! Это обычное вранье, лучше пригласить маляра, ни в коем случае никаких денег вперед, никаких авансов, стоит хоть что-то дать, прождешь его потом несколько недель, они всегда договариваются о работе сразу в нескольких местах. Из Экиной комнаты нужно выкинуть кровать для гостей. Нам лучше всего купить высокий надувной матрац. Не нужен — выпустил воздух и убрал в коробку. Джинсы мне режут в паху, в городе есть портной, который вставляет в шаговый шов кусочек ткани, и неприятные ощущения пропадают, даже когда ты сидишь, самые лучшие джинсы — эластичные, вообще-то для джинсов сейчас жарко, надо купить легкие брюки хаки… Его стоны иногда прерывали ход моих мыслей или воображаемый разговор с молодой продавщицей в «Indian shop». Пока он пыхтел, я с закрытыми глазами снимала с шеи бусы из бирюзы. А легкая рубашка хаки, к брюкам, джинсовая куртка и туфли без каблука, те, в которых нога дышит, недавно открылся новый магазин с туфлями, в которых нога дышит… Он кончил. Отвалился от моего тела. Ты кончила? Я, ласкаясь, пристраивала свою голову в ямку над его ключицей, ох, ты просто золото, говорила я. Я обнаружила, что можно трахаться с мужем и в то же самое время осматривать прекрасные магазины, благоустраивать квартиру, обдумывать, не покрасить ли волосы в другой цвет, а может быть, изменить и прическу. Траханье с мужем иногда имеет смысл. В минуты, когда я с ним трахалась, я могла бы сдавать приемный экзамен на поступление в монастырь, настолько далеки были мои мысли от его хера, который он в этот момент в меня засовывал. Я знала, я научилась этому у мамы, с мужчинами нельзя разговаривать откровенно. Нельзя слишком часто смотреть им в глаза, говорить им правду, ждать от них честной игры. Жизнь с ними — это единственная возможная жизнь, но тут есть свои правила. Короткие фразы. Ты ел; когда вернешься домой; рубашки лежат там; я подмылась; я кончила просто феноменально, ты потрясающий; тебя никто не понимает; хочешь пива или вина, холодного, теплого, лед; я пошла в парикмахерскую, я не была целый месяц; эту блузку мне подарила Мери, эти брюки у меня от Анны, туфли подарила мама на день рождения; какие духи ты имеешь в виду, мне их принес спонсор. Кока разводится, уходит от мужа, конечно, она шлюха, это знает весь город, нет, она вовсе не самая близкая моя подруга!
Господа, ну хватит с меня этого облакообразного коня, знаю, я повторяюсь, вам надоело слушать. О тошноте я вам и говорить не буду, хотя следовало бы. Моя работа научила меня тому, что человеческая речь должна быть вразумительной, если хочешь, чтобы тот, кто тебя слушает, мог без проблем следить за тем, что ты говоришь. Перепрыгивание с темы на тему вызывает у того, кто сидит по другую сторону стола, нервозность, будит в нем желание отключить слух или уйти. Не отключайте слух, останьтесь, выслушайте меня, я буду краткой, мне тошно, но эта тошнота не самая страшная из всех моих тошнот. Я все повторяю «тошнота, тошнота», мне жаль, что так получается, но нужно же как-то перейти к рассказу о нашей первой поездке на уик-энд. Я вам расскажу, как мы с моим любовником оправились на пароходе в наше первое и единственное путешествие.