Любовь сквозь годы
Шрифт:
Дважды Барбаре казалось, что она влюблена. Несколько месяцев она прожила с Алексом Прошкой, довольно известным художником-миниатюристом, который переехал к ней из своей студии, но спустя несколько месяцев объявил, что она губит его работу. Он съехал, подарив ей на прощание одно из своих крошечных полотен размером в один квадратный дюйм. В то время эта работа оценивалась в пять тысяч долларов.
Через полгода после исчезновения Алекса в жизнь Барбары вошел адвокат по имени Лен Колонер. Он был в разводе и вполне обаятелен, но главное – он символизировал собой некую стабильность. Он сделал Барбаре предложение, она его приняла, а через две недели, без всякого предупреждения,
У нее была серия знакомств на одну ночь и множество интрижек продолжительностью в две недели. Она была готова завалиться в постель с любым хоть немного симпатичным мужчиной, стоило ему только позвать ее, и подчас она просыпалась утром с ужасного похмелья, не в силах вспомнить имя спавшего в ее постели. У нее случались и одновременные романы с двумя, которыми она жонглировала, возбужденная обилием мужского внимания и их заочным соперничеством, и изощрялась в отговорках и увертках, вынужденная скрывать существование одного из них от другого.
На какое-то время это захватывало, как красочное кино, и Барбара была влюблена сама в себя. Она любила ту роль, которую она играла, любила женщину, которой восхищаются столько мужчин. Но вскоре Барбара поняла, что этот чарующий образ не отвечает ей взаимностью. Она почувствовала, что находится в постоянном возбуждении, в ожидании следующего мужчины, следующего звонка, следующей встречи. Ничто не могло утолить в ней эту жажду. Но при этом Барбара осознавала, что в эмоциональном плане ее угнетает беспорядочная половая жизнь. Переходя из рук одного мужчины в объятия другого, из одной постели в другую, она не получала удовлетворения. Она открыла, что после нескольких интимных встреч с мужчиной она привязывается к нему, становится от него зависимой, хочет от него все больше и больше. Как ни парадоксально, но тот стиль жизни, который она сама себе избрала, как раз и не позволял ей получать это «больше и больше», получать удовлетворение в ответ на ее самоотдачу.
Секс был для нее словно наркотик, внутри же у нее была пустота. Она обнаружила, что за всем тем калейдоскопом, которым была ее жизнь, дом ее оставался пуст. Чем сильнее она скучала по семейной жизни, тем меньше она вспоминала о Дике. Когда же она думала о муже, единственное, что приходило на ум, была страшная усталость, в которой она жила все те годы: усталость от сочетания семейной жизни, карьеры и воспитания детей. Тогда Барбара не понимала этого, вероятно, слишком уставала, чтобы что-либо понимать, но после двадцати она жила в состоянии постоянного изнеможения. Теперь, когда ей было немногим за тридцать, она испытывала веселость, обратная сторона которой была слегка окрашена чувством отчаяния.
Однако Барбара не зацикливалась на этом чувстве и продолжала жить.
Странно, но получилось так, что Аннетт и Кристиан пошли в старую школу Полинга, куда ходила и Барбара. После первого лета, проведенного ими с бабушкой, всем казалось вполне естественным, что дети останутся в Полинге. Возможно, в пятидесятые разлука с детьми показалась бы ей невыносимой. Но теперь, в семидесятые, после развода, живя одна и с головой уйдя в свою карьеру, она приняла это как наиболее разумное решение. Может, она и ищет себе оправданий, думала Барбара, но в какой-то мере это помогает ей мириться с тем обстоятельством, что детей растит ее мать, а не она сама.
Не то чтобы она не любила своих детей. Не то чтобы она не способна была всем их обеспечить, включая и образцовое мужское влияние, которое психологи называли жизненно необходимым для полноценного эмоционального развития и мальчиков, и девочек. Но у Барбары не было выбора. Оба дедушки умерли. Дик жил в Пенсаколе, и на его шее висели трое детей другой женщины, а Барбара до сих пор не встретила человека, который бы мог заменить отца ее детям. Вся ее жизнь была серией проб и ошибок в любовниках, а психологи утверждали, что множество «пап» для ребенка хуже, чем отсутствие отца.
Поэтому было легче пойти по пути наименьшего сопротивления, к тому же это был наиболее разумный путь, и оставить детей на попечение бабушки, чем признать тяжелые последствия столь легкого решения. Барбара огорчилась, когда осознала, что ее больше волнует собственная жизнь, чем жизнь ее детей. Она никогда не слышала и не читала ни об одной женщине, которая ставила бы себя на первое место. Она обвиняла себя в бессердечии и эгоизме; она удивлялась, как извратился ее материнский инстинкт, и молила Бога, чтобы правы оказались те немногие специалисты, кто утверждал, что решающим для ребенка является не число встреч с матерью, а как они происходят. Лишь позднее, с наступлением эры «женской свободы», Барбара узнала, что и другие женщины находят воспитание детей скучным и утомительным, и только когда замаячила перспектива второго замужества, Барбара наконец-то нашла в себе силы вслух признать свою вину и таким образом освободиться от нее.
В январе 1970 года Барбара вернулась на работу в «Джаред и Сполин» – теперь уже на ее условиях.
Она думала, что больше никогда не увидится с Леоном Крэватом. Но он неожиданно позвонил и пригласил ее пообедать в «Итальянский павильон».
– А почему бы не «Брюссель»? Это ближе к моей работе, – ответила Барбара. Теперь она играла на своем поле. В этом ресторане она была знакома с мэтром, с барменом и с официантами. Это будет все равно что иметь преимущество в численном составе.
– В час? – спросил Леон Крэват.
– В час.
Барбара и не подумала забивать себе голову нарочитыми опозданиями. С Леоном Крэватом она уже все выяснила. Интересно, что ему нужно. Впрочем, она не заставила себя ждать.
– Что вы скажете насчет возвращения в «Дж. и С.»? – спросил он. Он уже успел сообщить ей, – разумеется, конфиденциально, – что Стенли Бэрман «не срабатывает». Барбара могла бы сказать ему это год назад. Но год назад Леон Крэват не удосужился спросить ее мнения.
– Мои условия прежние, – сказала Барбара. Она могла позволить себе это безразличие. Ей нравилось в «Палисейдз», к ней хорошо относились там, и у нее была практически полная свобода действий. Если уж «Дж. и С.» хотят заполучить ее назад, они должны пройти весь путь до конца.
– Мы готовы удовлетворить ваши условия, – сказал Леон Крэват. Его голос абсолютно ничего не выражал. Если Ай-Би-Эм могла бы сконструировать компьютер, грызущий ногти, то это был бы Леон Крэват.
– Должность, оклад и статус? – спросила Барбара.
– Все, – сказал Леон Крэват. – Мы совершили ошибку, отпустив вас.
«Как мило с его стороны, что он признает это», – подумала Барбара. Она дала ему немного подождать, прежде чем ответила. Она помешивала кофе у себя в чашечке и кусала корочку лимона. Правая рука Леона Крэвата лежала на белой скатерти. Она сидела рядом с ним на банкетке. Вдруг она импульсивно взяла его руку в свои и стала ее внимательно изучать. – Знаете, что я вам скажу, Леон, – сказала она, – вам уже слишком много лет, чтобы грызть ногти.