Любовь-весенняя страна
Шрифт:
Мне здесь дано уйти и раствориться. Прощайте, запахи и голоса, цвета и звуки, дорогие лица, кирпичные простые корпуса.
Сентябрь 1986
Вышел я из стен больницы, мне сказали доктора: надо вам угомониться, отдыхать пришла пора.
Не годится образ жизни тот, что прежде вы вели.
В вашем зрелом организме хвори разные взошли.
Мы продолжим процедуры, капли, порошки, микстуры, цикл вливаний и уколов, назначаем курс иголок, — последим амбулаторно, чтобы вам не слечь повторно.
Мы рекомендуем также, хоть морально тяжело, чтоб не поднимали тяжесть больше, чем в одно кило.
Не
Вам не надо ездить в горы, ни на север, ни на юг, лучше не купаться в море — можно захлебнуться вдруг.
Очень бойтесь простужаться, вредно кашлять и чихать. Может кончиться ужасно, даже страшно рассказать.
Пить теперь нельзя вам кофе, не советуем и чай, ведёт кофе к катастрофе, как и чай, но невзначай.
Позабудьте про мясное, про конфеты, про мучное, про горчицу, уксус, соль — только постный пресный стол.
Исключите пол прекрасный, алкоголя ни гугу.
Вам и самому всё ясно, эти радости — врагу!
И два слова о работе: фильм придётся отложить или сразу вы умрёте.
А могли б ещё пожить.
Дело в том, что в нервотрёпке — что для вас смертельный риск — на кого-то наорёте, и немедля вдарит криз.
Значит, так: не волноваться, ерундой не раздражаться, ни за что не горячиться, а не то опять в больницу.
Пусть всё рушится и тонет, главное — хороший тонус!
И не нарушать запретов никогда, ни в чём, нигде.
Коль преступите заветы, прямо скажем, быть беде.
Интересный вышел фокус, тут, попробуй, разбежись!..
На хрена мне этот тонус и зачем такая жизнь?!
Сентябрь 1986
Есть тяжёлая болезнь, нет у ней диагноза. Протекает без болей, но, увы, заразная.
Самый главный её знак — крепкое здоровье.
Не подвержен ей слабак, тут без малокровья.
Нету сжатий головных и сердечных спазмов.
Нет и слабостей иных — слёз или маразма.
Первоклассен организм (лучшее давление!) излучает оптимизм и пищеварение.
Чем сытней набит живот, тяжелее случаи.
Этот вирус сам растёт от благополучия.
Крепок глаз, быстра нога и железны нервы...
В очереди на блага он, конечно, первый.
Тут нахрапистость важна, пусть одна извилина.
Пусть прямая! Но она невозможно сильная.
Есть ещё один симптом: локоть очень острый.
Ну, а вроде в остальном не похож на монстра.
Эпидемия страшна, для больных удобна. Называется она комплексом апломба.
Начало октября 1986 Боткинская осень
ПОХОД В ТЕАТР
Итак, стояла очаровательная осень 1972 года. Мы с Брагинским жили в Дубултах, в писательском доме творчества, и сочиняли сценарий «Невероятных приключений итальянцев в России». В это время в Ригу приехал на гастроли Псковский театр драмы. На гастрольной афише театра мы увидели название нашей пьесы «Сослуживцы». Это была приятная новость, и мы с Брагинским решили, что обязательно съездим в город, посмотрим спектакль. Почему получилось так, что мы не обратились к администрации театра, а просто купили билеты в кассе, я не помню! Несомненно, этим нашим поступком управляла рука судьбы! Неслыханно, чтобы автор покупал билеты на свою пьесу. Это просто не принято! Обычно автор приходит в дирекцию театра, называет себя, его хватают под белые ручки и усаживают на лучшее место. А после спектакля предупреждённые театральным руководством актёры начинают аплодировать, показывая на сидящего в зале сочинителя. И тот, как бы смущаясь, как бы не ожидая подобного подвоха со стороны исполнителей, выползает на сцену, жмёт руку герою, целует ручку героине, аплодирует остальному ансамблю, делая вид, что он-то, дескать, ни при чём. Мол, во всём хорошем виноваты артисты. Это в достаточной мере отработанный ритуал.
Но мы пошли на свой спектакль непроторенным путём, то есть через кассу. Я тогда не вёл Кинопанорамы, народ меня в лицо не знал и, слава Богу, пальцем не тыкал. Мы находились в театре, как говорилось ранее, инкогнито. Никто из труппы не подозревал, что авторы уже проникли в фойе. Мы купили красочную картонную программу, которую украшали шаржи на актёров, занятых в пьесе. Под каждой карикатурой были помещены стихотворные эпиграммы. К примеру, под гротесковым портретом артистки В. Ланкевич, играющей Калугину, шли такие строчки:
Я директор в учреждении,
Все работники у меня в подчинении.
И, хоть «против» есть и «за»,
Зовут все мымрой (за глаза).
Актрис М. Романову и Т. Римареву, исполняющих роль Верочки, сопровождали следующие стихи:
Я секретарша Верочка, и задаю я тон.
У Веры для проверочки к услугам телефон.
По ультрамоде Верочка одета весь сезон, и снится, снится Верочке не телефон, а он!
Под шаржем на артиста М. Иванова, который изображал в спектакле Новосельцева, красовалось:
Я оптимист! Но робок немножко.
Два сына у меня и кошка.
Экономист решал задачу:
Как кошку прокормить и двух детей в придачу?
В программе указывалось, что авторами стихов являются два артиста, играющие роли Новосельцева и Самохвалова, а именно, вышеупомянутый М. Иванов и Ю. Пресняков. Мы по наивности решили, что они — авторы только эпиграмм. Но, как вскоре выяснилось, мы
их недооценили. Во всяком случае, уже по одному лишь виду программки становилось ясно, что зрителя ждёт встреча с комедией, с весёлым представлением. Просочившись в зал и усевшись на свои места, мы сразу посмотрели на сцену. Как известно, занавес в современном театре давно отменили за ненадобностью, но в данном случае декорацию закрывало от глаз зрителя какое-то подобие занавеса. Над сценой висело огромное белое полотно (по-моему, были сшиты три простыни), на котором большими буквами было намалёвано четверостишие. Его мы с Брагинским, вроде бы, не писали. Привожу стишок с той своеобразной пунктуацией, которая была принята в псковском театре:
Смехом, умей убить!
Смехом, умей видеть!
Смехом, умей любить!
Смехом, умей ненавидеть!
Мы догадались, что это, вероятно, эпиграф к спектаклю, который тоже сочинён двумя артистами. В том, что они писали вдвоём, мы с Брагинским не видели ничего плохого. В конце концов, мы тоже пишем дуэтом.
Далее простыня с эпиграфом уехала наверх, и начался долгожданный спектакль. Сначала мы с Брагинским не могли понять, в чём дело. Играли, казалось, нашу пьесу. И действующие лица те же самые, которых мы сочинили. И говорили они как бы о том, о чём мы писали. Но что-то не то! Мы не сразу поняли, что артисты играли нашу пьесу «Сослуживцы», пьесу, написанную прозой, пьесу, где мы долго бились над тем, чтобы диалог звучал как можно более разговорно, — так вот артисты играли её в стихах!