Любовь-весенняя страна
Шрифт:
Далее следуют воспоминания Гладкова о том, как мы вместе работали над фильмом. Там сказано обо мне немало добрых слов, и я благодарен Александру Константиновичу за это. Хотя в контексте своих заметок выгляжу как раз ужасным неблагодарным чудовищем, которое выступает с какими-то немыслимыми разоблачениями, вместо того чтобы, на худой конец, промолчать. Страницы, связанные с постановкой картины, написаны довольно аккуратно, там всё больше общих слов, безликих фраз. Местоимение «я» встречается редко. Но некоторые частности, признаюсь, несказанно удивили меня. Итак, прильнём к гладковским строчкам:
«Мы решили отказаться от многих сцен,
Я не совсем понимаю, при чём тут местоимение «мы» и глагол «написать».
Дальше я цитирую ещё одно любопытное высказывание:
«.он (речь идёт обо мне) заставил меня переписывать стихотворный диалог, он добился своего».
Увы! Этой фразой Александр Константинович мне сильно польстил. Этого я как раз добиться от него не смог. Он стоял насмерть и не переписал ни одной строчки.
Собственно говоря, вот и вся история. Мне нечего больше добавить, а выводы делайте сами. Не знаю, надо ли было вообще рассказывать всё это? Во всяком случае, я не преследую здесь никаких целей, кроме того, чтобы поведать о том, с чем столкнулся, чему был свидетелем. Я, как вы понимаете, сам ни на что не претендую. Я знаю точно лишь одно: пьесу «Давным-давно» написал не я.
Скорее всего, за этой загадочной историей кроется трагедия, каких случалось немало в наше жестокое время. Думаю, и, конечно, бездоказательно, что Гладков получил эту пьесу в тюрьме от человека, который никогда не вышел на свободу. Можно представить другую, не менее страшную версию, что автор выжил, но понял, что никогда не сможет подтвердить, доказать, обосновать своего права на пьесу и промолчал всю оставшуюся жизнь.
Во всяком случае, я понял, что в чужую вещь можно так вжиться, что она станет казаться собственной. По себе знаю, что такое вполне вероятно.
Итак, кто же подлинный сочинитель замечательной, можно уже сказать, классической пьесы «Давным-давно»? На всём этом лежит покров тайны.
Может быть, время ещё разрешит печальную загадку. Хотя, думается, секрет так и останется неразгаданным...
О БУЛАТЕ
У Булата был тихий голос, но этот голос слышали все. Он никогда не забирался на трибуну, не вставал на котурны, но его присутствие осознавалось всеми. Он никогда, что называется, не высовывался, не пытался привлекать к себе внимание, словом, «жил без самозванства». Но при этом всегда оставался в центре народного интереса, в центре читательского внимания. Булат оказал огромное, благотворное влияние на наше поколение и на тех, кто идут следом. Он был одним из духовных наставников нации...
Несколько раз мне доводилось вести его творческие вечера, его встречи с публикой. Меня поразило тогда, что он нисколько не заигрывал с аудиторией, не стремился понравиться, можно сказать, даже не был любезен с ней — был как бы застёгнут на все пуговицы. Но, несмотря на это, каждый раз из зала накатывалась огромная волна любви и обожания. Отвечая на записки, он был краток, даже сух, но говорил всегда по сути. Когда Булат сам забывал строчку какой-либо своей песни (а это случалось), из зала ему всегда подсказывали, народ знал его песни наизусть.
В наш трудный, порой страшный, век он никогда ни перед кем не заискивал, не лебезил, не угождал. Он никогда не ронял чувства собственного достоинства. Булат прожил прекрасную жизнь. Он хотел поведать людям о чём-то своём, сокровенном, и его услышали и поняли. Люди платили ему за его честный талант признательностью и любовью. У него был удивительный сплав разных дарований: поэт, прозаик, композитор, исполнитель, но, главное, он был Порядочный Человек с большой буквы. И при этом у него хватало широты, доброты и понимания некоторых слабостей, присущих человечеству. Он никогда не был сектантом, непримиримым, не был фанатиком собственного благородства.
И в том, что среди нас встречаются достойные, честные, великодушные люди, — несомненная заслуга Булата. Без него их было бы куда меньше. Он был для многих мерилом высокой нравственности.
Я счастлив, что Булат дарил мне своё дружеское расположение.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Эти заметки Леонид Филатов написал к первой пластинке моих стихов и песен, изданной на фирме «Мелодия» в 1990 году. С уходом Лёни мы все понесли гигантскую потерю — ушёл дивный артист, прекрасный сценарист, кинорежиссёр и телевизионный ведущий. Но главное — потрясающий, великий поэт. Я позволил себе поместить в книге эти лестные для меня строки, написанные моим дорогим другом и замечательным Человеком.
Эльдар Рязанов Апрель 2004
Леонид Филатов
Его знают все. Не только по имени и фамилии, но и визуально. Популярности Эльдара Рязанова может позавидовать любая отечественная кинозвезда. Для любого актёра сняться у Рязанова — это благосклонная улыбка фортуны, это особая милость судьбы. Вот почему, едва получив от него намёк относительно возможной совместной работы, я тут же кинулся к нему, с хрустом ломая штакетники своих былых планов и намерений.
Можно ли считать его «баловнем судьбы»? Да, наверное, кое-кто из его коллег так и считает. Но его удачливость — это труд и талант. Никто не может упрекнуть его в том, что счастливая линия его творческой жизни когда-либо зависела от особого отношения к нему начальства. Напротив, из-за строптивости характера он постоянно ставил свою карьеру под удар.
Он чрезвычайно щепетилен в вопросах Чести. Сколько раз он кидался в общественные драки, предмет которых зачастую был так далёк от его личных интересов! Кидался, не очень вглядываясь в ордена и регалии тех, кто опекал объект его ярости. Кидался, потому что ненавидел ложь во всех её проявлениях.
И при этом он на редкость нежный человек. Тем, кто имеет счастье быть его другом, приятельствовать с ним или хотя бы общаться с ним время от времени, это его качество хорошо известно. Да, впрочем, это должно быть известно и тем, кто просто-напросто знаком с его фильмами, пьесами и телепередачами. Его искусство, его работа, его общественная деятельность — это свет его неравнодушного сердца.
Стихи Эльдара Рязанова — а их теперь уже много! — долгое время существовали как бы на обочине главной магистрали его творчества — режиссуры. Поначалу он даже пытался подписывать их псевдонимами. То ли стеснялся своей разносторонности: извините, мол, что я такой — и швец, и жнец, и в дуду игрец! — то ли проявлял таким образом обычную для людей с чувством юмора склонность к игре и мистификации.