Любовь-волшебница

Шотландия

1000 год

— Нет!

Морвин Голт проснулась, дрожа и обливаясь потом от страшного предчувствия. В воздухе повисли тяжелые колдовские испарения. Она выбралась из постели, быстро натянула одежду. Она ощущала гнев сестры, чувствовала, как разбитое сердце Роны корчится в ее груди, превращаясь в холодный камень, и разносит по ее телу ненависть вместо любви, которой оно когда-то горело. Морвин знала — ей не успеть, не остановить зло, которое разбудила сестра. Но

она была обязана попытаться. Схватив небольшой мешочек, она бросилась к дому Роны, надеясь от всей души, несмотря на снедающий страх, что ее молитвы не будут напрасны.

Добежав до крошечного обиталища Роны, она попыталась открыть дверь, но обнаружила, что она заперта изнутри на засов. Из щелей сочился дым, пропитанный магическим ароматом трав, такой едкий, что у нее защипало глаза. Морвин заколотила в дверь, умоляя сестру впустить ее — она слышала, как та уже принялась нараспев читать заклинания.

— Нет, Рона! — кричала она. — Прекрати! Ты погубишь всех нас!

— Я проклинаю одного-единственного, — крикнула в ответ Рона. — И видит Бог, он этого заслуживает!

Положив ладонь себе на лоно, Рона пристально смотрела в огонь, и перед ней вставало лицо ее возлюбленного — ее соблазнителя и предателя. Утром он женится на другой, презрев любовь ради земель и богатства. Она заставит его страдать. Пусть мучается так же, как она сейчас.

— Гнев за гнев, боль за боль, кровь за кровь, жизнь за жизнь. — Рона медленно раскачивалась в такт словам, поглаживая живот и подбрасывая в огонь новую пригоршню прихотливой смеси колдовских трав.

— Рона, прошу тебя, не надо!

— Если мое дитя пойдет тропой одиночества, пусть так же будет и с твоим, — продолжала Рона, не слушая мольбы сестры. — Если мой сын станет изгоем, пусть станет изгоем и твой.

Нужно это записать! Морвин бросилась ничком на землю в надежде, что ей хватит сочащегося из-под двери серебристого света, и вдруг поняла, что у нее нет чернил. В щель под дверью она видела, как клубится дым, как Рона бросает в огонь новую пригоршню трав. Морвин полоснула ладонь кинжалом, смочила собственной кровью гусиное перо и начала писать.

— Твой первенец узнает лишь печаль, — нараспев повторяла Рона, — и так же его сын, и сын его сына, и так будет, пока семя Маккорди не истощится от ненависти и не растает в тумане.

Морвин разбросала свои благодарственные и целительные камни перед дверью, отчаянно молясь — может быть, их могущества достанет, чтобы ослабить силу колдовских чар.

— От заката первого дня, когда следующий Маккорди станет мужчиной, тьма будет его возлюбленной, кровь — его вином. Ярость похитит его душу, смертельная тоска сожрет сердце, и он превратится в порождение кошмара. — Рона почувствовала, как ее ребенок отчаянно толкается в утробе, словно протестуя, однако продолжала: — Ему не познать красоты, не познать любви, не познать покоя. Именем Маккорди будут клясться нечестивцы, а праведники содрогнутся, слушая его историю.

Какие-то мгновения Морвин не слышала нечестивых слов Роны, потом сестра продолжила:

— Так тому быть, и быть вовеки, пока не найдется тот, кто сумеет выйти из мрака гордыни, презреть богатство и поступить так, как велит сердце. А до тех пор — пусть будет как сказано.

Морвин села на корточки и неподвижным взглядом уставилась на дверь. Не верилось, что сестра могла быть такой безжалостной, такой мстительной. Ведь Рона знала, насколько опасно проклятие, брошенное в гневе. Знала, что проклятие вернется назад, с утроенной силой поразит самого проклявшего, но презрела все опасности, обезумев от горя. Морвин положила руку на грудь, туда, где билось сердце. Ей показалось, что она чувствует боль и отчаяние бесконечной череды потомков — тех, в ком ее кровь, и тех, в ком кровь Маккорди.

Дверь домика распахнулась, и Морвин подняла глаза. Рона держала в руке факел, и ее зелено-голубые глаза сверкали. Морвин видела в них ненависть и торжество. Сестра полагала, что одержала большую победу; но Морвин думала иначе. По ее щекам заструились колючие слезы.

— Рона, как ты могла? Как ты могла сделать такое? — спросила она.

— Как я могла? Я? Как он мог! — отрезала Рона и нахмурилась, заметив кровь на ладони Морвин. — Что ты сделала с собой, неразумное дитя?

Морвин принялась собирать камни в мешочек.

— У меня не было чернил, чтобы записать слова.

— И ты записала их кровью?

— Будет в самый раз. После того, что ты сегодня натворила, семьи Голт и Маккорди обречены истекать кровью долгие века.

Камни были горячими. Морвин надеялась, что энергия, которую они отдали, не пропадет напрасно.

— Но ты не можешь держать эти записи при себе! Грех вообще писать такое. К тому же это приговор мне, приговор всем нам.

— Ты сама нас приговорила, Рона. Ты знала, насколько это опасно.

— Никто не докажет. А вот это — настоящее доказательство колдовства, — возразила сестра, указывая на письмена Морвин.

— Я запишу слова на свитке и спрячу его как следует. На тот случай, если один из наших кровных потомков разыщет его и ему достанет ума и силы, чтобы уничтожить зло, которое ты разбудила этой ночью.

— Он должен заплатить за то, что сделал!

— Он поступил подло, но и ты не лучше. Сегодня твои уста выплюнули яд, который отравит нас всех. Яд, который будет сочиться во все ветви нашего рода и в его род тоже. Ты колдовала в эту ночь, в ночь рождения нового столетия, и сила зла, которое ты сотворила, лишь укрепится от этого. — Морвин встала, чтобы охватить взглядом все написанное. — Боюсь, ты отняла у нас всякую надежду на счастье, но твоей жизни ничто не будет угрожать, потому что я хорошенько спрячу эти записи. И каждую ночь, до конца моих дней, я стану молиться, чтобы, когда придет время, их отыскал наш кровный потомок и сумел освободить нас всех от мук, на которые ты в эту темную ночь обрекла наш род.

Шотландия, 1435 год

Снова расчихавшись, Софи Хей даже покачнулась на ногах — таким сильным был новый приступ, сотрясавший сейчас ее хрупкую фигурку. Ей в руку незамедлительно был всунут льняной платок, и она высморкалась, а затем рукавом утерла ручей слез. Она улыбнулась своей горничной, Нелле, которая озабоченно наблюдала за хозяйкой. Наверное, ее тревога небезосновательна, подумала Софи, учитывая, как долго она обшаривает эту заброшенную часть дома тетушки Клер.