Любовница Волка
Шрифт:
Я это ненавидела. Чертовски ужасно было чувствовать себя бесполезной. Я провела свою первую неделю в Асгарде, завернувшись в толстое одеяло, сидя на пляже, пока тело медленно исцелялось. Царапины и ссадины смыкались и исчезали, пока я смотрела на океан, на движущиеся линии пены, на пляску волн и на храбрых маленьких чаек, ныряющих в холод и выныривающих оттуда с крошечными серебристыми рыбками в клювах.
Как только я смогла двигаться, не морщась от боли, то поняла, что должна найти чем занять себя, прежде чем окончательно сойду с ума. Во-первых, я следила за заходящим солнцем, пытаясь определить, было ли его положение на горизонте статичным или изменчивым. Два дня
Я начала с пляжа. Устье большой реки находилось примерно в двух часах ходьбы от коттеджа, и я посвятила себя составлению карт ее движения. Именно там я впервые увидела речных выдр. Как зачарованная, я провела целый день, сидя на широких берегах медленной, широкой реки, наблюдая, как две выдры прыгают и ныряют в каменистых порогах.
В тот вечер я приступила к другому проекту: инвентаризации дикой природы Асгарда. Опись была, в общем и целом, вполне удовлетворительной. Я заметила почти сотню видов, в основном птиц, и почти все они были мне незнакомы. Вместо всяких цветных письменных принадлежностей, несмотря на мои неоднократные мысленные просьбы к гардеробу принести пастель, масляные краски или даже старую добрую коробку цветных карандашей, я заставила себя поднять брошенные пяльцы для вышивания и катушки с разноцветными нитками. Я была уже на полпути к жалкому вышитому изображению странной оранжево-фиолетовой певчей птицы, которая любила болтаться вокруг розовых кустов. Шитье, надо признать, было неплохим способом скоротать долгие вечерние часы между темнотой и сном, когда нормальные люди в моем мире мыли посуду, смотрели телевизор или читали книги.
Или занимались любовью.
У меня в груди все сжалось. Я положила вилку на стол. Тарелка передо мной была все еще наполовину полна, но аппетит исчез вместе с солнечным светом. Я взглянула на окна, на тьму за ними, на странные, размытые отблески свечей, и знакомый укол тревоги пронзил мой позвоночник, заставляя сердце бесполезно биться.
Да, это было самое худшее время. Это и первое, что приходит утром, когда я переворачиваюсь на другой бок в постели, которую когда-то делила с Вали, и оказываюсь одна. Снова.
Черт возьми, я скучала по людям. Я скучала по рассказам о драках Зака в баре и о том, что Колину придется принимать душ, по крайней мере, раз в неделю, если я позволю ему преподавать в биологической лаборатории для первокурсников. Я скучала по своей работе. Я скучала…
— Прекрати, — сказала я, хлопнув ладонями по столу. Тарелка подпрыгнула и тут же исчезла.
— Все кончено и ушло, — прошипела я себе под нос. — Все. Ушло.
Мой голос резко оборвался в пустой комнате. Я вздрогнула. Не самая лучшая привычка — разговаривать с самой собой. Почти так же плохо, как позволять себе думать об Университете штата Монтана или о Заке и Колине. Сейчас был почти февраль, если время здесь шло так же, как и в нашем мире.
Почти февраль. Я была на полпути к первому триместру своей беременности, предполагая, что полудракон вынашивается как нормальный человеческий ребенок. И вот уже больше месяца я была совершенно одна.
Я опустилась в кресло-качалку у камина и закрыла глаза. Ну, не совсем одна. Я видела Одина ровно один раз с тех пор, как он привел меня на эту самую кухню, прежде чем загадочно и несколько грубо исчезнуть. Это было как раз после того, как я решила составить карту побережья. Я шла на юг, пока не наткнулась на массивные скалы, где целую жизнь назад нашла Вали после того, как Нидхёгг мучил его воспоминаниями о брате.
Это место поглотило меня целиком. Весь день я бродила по этим огромным темным скалам, теряясь в тумане отчаяния. Когда я, наконец, добралась до домика, было уже поздно, и я забралась под одеяло прямо в одежде, отчаянно пытаясь не думать о том, как ужасно сильно я все еще люблю Вали. На следующий день я была слишком уставшей и подавленной, чтобы есть, я почти не вставала с постели. Какая-то отдаленная часть моего сознания начала обдумывать лучший способ прыгнуть с океанских утесов, и я, казалось, не могла остановить эти образы. Как легко было бы дойти до границы, где зеленая трава исчезла, превращаясь в отвесную темную стену. А потом сделать еще один шаг. Даже маленький шажок. Как движение в танце.
Один появился в спальне той ночью, напугав меня до чертиков. Я закричала и отскочила назад так сильно, что ударилась головой о стену.
— Какого хрена? — спросила я, натягивая одеяло на грудь, хотя на мне все еще было голубое платье, которое я надела прошлым утром.
— Ты же ничего не ела, — сказал Один. Он нахмурился и скрестил руки на груди, выглядя как самый неодобрительный отец в мире.
— Я беременна, — прорычала я сквозь стиснутые зубы. — Это называется утренняя тошнота, чертов идиот.
Один поджал губы и нахмурился. На мгновение он показался мне очень старым человеком. Затем, без всякого предупреждения, он исчез, оставив воздух в комнате кружиться. Когда я уставилась на пустое место, где он только что стоял, мое сердце сжалось так сильно, что я почувствовала, как в груди разверзлась бездна, огромная, темная расщелина одиночества.
Я рыдала до тех пор, пока все мое тело не заболело. Сон, наконец, овладел мной, свернувшейся, как котенок, в центре огромной кровати, которую я когда-то делила со своим мужем. Тошнотворное бурление в желудке разбудило меня несколько часов спустя и заставило блевать жидкой кислой желчью в течение двадцати минут, прежде чем я смогла переварить яичницу, твердое печенье и копченую рыбу, которые мне предлагал кухонный стол.
Эта ночь была самой ужасной. Моя первая ночь здесь была довольно плохой. Вторая ночь, когда я поняла, что спасения нет и быть не может, была еще хуже. Но ночь, когда Один появился и исчез, дразня меня возможностью общения, была новым рекордом худшей ночи в Асгарде.
Я больше не возвращалась к этим скалам. Как только я начала составлять карту северного побережья и следить за дикой природой, мне стало немного легче забыть эти высокие скалы с их шепотом обещанной быстрой и безболезненной смерти. Я обвила рукой талию, слегка надавливая, чтобы почувствовать созревающую выпуклость матки.
— Прекрати, — прошептала я себе под нос.
Я уже подумывала о том, чтобы не есть снова, просто чтобы вернуть Одина. Но мои мысли не заходили дальше пустых домыслов. Даже если я верну Одина, что, черт возьми, я могу сказать? Может быть, я попрошу его остаться и поболтать со мной несколько часов? Чтобы потом вернуться туда, где он жил?
— Прекрати, — повторила я снова, на этот раз более решительно. Свечи слегка мерцали.
Я наклонилась и схватила дурацкие принадлежности для вышивания. Обычно попытка сделать свободную вышивку нового вида занимала все мои умственные усилия, оставляя очень мало времени для того, чтобы жалеть себя или переживать из-за невозможности того, что будет дальше. Прищурившись, я продевала в самую маленькую иголку ярко-оранжевую нитку. У маленькой птички была блестящая оранжевая грудка и головка с пурпурной шапочкой. Прямо сейчас я пытался вышить грудку, хотя она уже была слегка перекошена. Я воткнула иголку в шелковистую ткань, туго натянув нитку.