Любовница. По осколкам чувств
Шрифт:
«Я просто пытаюсь извиниться. Зачем ты так? Цветы же ни в чём не виноваты, Лера?».
Отправлено. Прочитано.
Тишина.
Второе сообщение уже не отправилось, а повисло непрочитанным следом за первым. Всего одно слово, которое так осталось в забвении:
«Пожалуйста».
Дозвон. И опять короткие и частые гудки.
Что ж. Добро пожаловать в бан, Данила! Снова!
Но я не спасовал и до конца недели продолжал слать Лере цветы. Тонны цветов. С бесконечным количеством записок, которые она так и не прочитала. Не только в офис,
И ничего. Хотя я особо не ждал уже какого-либо прогресса. Просто хотел, чтобы она поняла — мне стыдно за то, что я сказал ей тогда про эту грёбаную квартиру. За то, что врал ей насчёт развода я не извинялся. Почему? Потому что я не жалел, что обманом заполучил её.
Главное — заполучил. И теперь у меня хотя бы есть наше совместное прошлое. Воспоминания. И тоска.
Да, блядь, я тосковал по ней. И по нам. Каждый чёртов день!
А в субботу меня добили. Администратор салона цветов форменно сорвала мне башню всего несколькими словами:
— Адрес доставки букета не актуален, так как получатель по нему более не проживает.
Вот так, мать вашу! Лера съехала, только чтобы больше не соприкасаться со мной. А потом оказалось, что она и Пелагее пригрозила, что уволится, если ещё раз увидит цветы на своём столе.
Шах. И мат. Блядь!
Почти сразу же сорвался к бабусям. Пускать не хотели, но я снова словил шизу и просто снял входную железную дверь с магнитов, а затем поднялся на этаж. На удивление, открыли сразу и любезным, таким, знаете ли, учтивым и радушным голосом поинтересовались:
— Вам, молодой человек в рожу плюнуть сразу или немного погодя? — и пока одна это всё говорила, её сестра стояла за спиной, похлопывая по ладони скалкой, которую держала во правой руке.
Ну прям ОПГ без страха и упрёка.
— И вам не хворать, милые дамы, — не моргнув и глазом, улыбнулся я, хотя хотелось скалиться и рычать.
— Сам уйдёшь или полицию вызвать? — тон всё тот же, и я понимаю, что мой план узнать новое место жительство Леры уже заочно потерпел крах.
— С ней хоть всё хорошо? — не удержался я от вопроса.
И вот тут, видимо, бабулек и бомбануло.
— Хорошо? Да как у тебя совести хватило спросить такое, поле всего того, что ты с нашей девочкой сделал, подлец?
— Поганец! — подключилась и вторая.
— Мерзавец!
— Прохвост!
— Понял, — поднял я руки, — всего вам доброго.
Развернулся и начал спускаться вниз по лестнице, а спустя секунду вздрогнул, когда дверь за моей спиной захлопнулась с оглушительным стуком.
Вышел на улицу. Опустил руки. Откинул голову назад и прикрыл глаза, ловя первые капли сентябрьского дождя. А затем выхватил мощный, болезненный, почти нестерпимый удар туда, где, неистово трепыхаясь, билось моё сердце.
Это было оно — беспросветное отчаяние.
Потому что я отчётливо понял, что всё — ничего больше не будет. Ни Леры в моей жизни. Ни нас. И эти жалкие попытки обелить себя в её глазах просто смехотворны. И ведут в никуда.
И я не знаю, как добрался домой. Как-то, блядь.
Разделся. Что-то сожрал, не ощущая вкуса. А потом достал бутылку из бара и накидался.
Я пил всю субботу. И всё воскресенье тоже пил. В понедельник, вторник и так до самого четверга, забил на работу и да, тоже безбожно и самоотверженно бухал. Как чёрт.
И плевал я с высокой горы на незатыкающийся телефон. В какой-то из дней он просто разрядился и наконец-то заткнулся. А я блаженно выдохнул и продолжил свой расчудесный алкомарафон.
В пятницу в состоянии нестояния вышел и снял в банкомате максимум наличности по возможному лимиту. Поднялся к себе, раскидал эти сраные бумажки по кровати, а потом сделал то, что советовала мне Лера. Упал на них и заржал, как конченый имбецил.
К вечеру упоролся настолько, что непослушными пальцами написал на листке бумаги «ёбаная жизнь», а затем поплёлся с ним в, оборудованный в отдельной комнате, спортзал. Там, придурочно прихихикивая и, матерясь как сапожник, я приклеил этот листок к боксерской груше и начал планомерно её избивать, не забывая периодически прикладываться к горлышку бутылки с сорокоградусным пойлом.
Вот, где-то здесь меня и настигло разочарование века. Потому что неожиданно на пороге спортивного зала появились Ветров, да так и замер, облокотившись плечом на дверной проём.
— Как… ты… тут? — это всё на что меня хватило.
— Дал твоему консьержу на лапу. А дверь у тебя была открыта, если что.
— А да, я ходил же… денюжки снимать, — и эпически икнул, а потом заливисто рассмеялся, поражаясь комизму ситуации.
Отвлекаюсь, бью корявую двоечку по груше, а затем прямым ударом с ноги туда же, но сила притяжения на этот раз побеждает меня, и я всё-таки заваливаюсь на маты. И начинаю ржать.
Хотя совсем не чувствую веселья. Даже близко.
Напротив! Меня что-то душит изнутри. Мешает дышать полными лёгкими. А потом и вовсе будто бы перемалывает все внутренности миксером в однородную кровавую кашу.
Пиздец!
— Ром… Машка, — бормочу я, — будь другом, сгоняй до бара и принеси мне ещё выпить, а?
— Слышь ты, Брюс Литр, может хватит уже в этой гадости топиться? — подходит Ветров ко мне ближе и глядит с высоты своего роста.
Я снова икаю. А затем прикрываю глаза и почти схожу с ума от боли, что свирепствует за рёбрами.
— А в радости мне топиться не дают…
И, кажется, отключаюсь.
Данил
— Чувак, ну какого хера? — слышу я сквозь сонную дымку голос Ветрова, чувствуя неожиданный и резкий удар по колену. И тут же снова желаю уйти на дно, но безуспешно.
Очнулся. Опять плохо. Хочется сдохнуть или вскрыть консервным ножом свою грудную клетку, чтобы уже наконец-то узнать, какая именно злоебучая мышца удумала так долго беспокоить меня своей тупой болью.
— Я не виноват, что этот пьяный придурок такой тяжёлый, — слышу ещё один голос и улыбаюсь — это Марк Хан.