Любовница
Шрифт:
По дороге к метро, в арке, через которую с улицы проходили во двор Тани, стоял вонючий мусорный бак, в нём рылся пьяный бомж. Виктор вздохнул. Нет, он позаботится, чтобы Ника не вспоминала Питер вот таким…
В мобильном накопились СМС от Риты, он увидел это, когда записывал номер Вероники. Читать не хотелось. Мелькнула заманчивая мысль просто удалить, но тут же её сменила тревога — а если что-то случилось. Виктор открыл первое сообщение: «ты что молчишь?», второе: «я обиделась между прочим», третье: «жду тебя дома, пася», четвёртое и пятое он открывать не стал и удалил все входящие.
Дома… разве есть у него дом?
С
Рита больше не писала и не звонила, и за делами он позабыл о ней и том, что неизбежно придётся встречаться и выяснять отношения.
К семи часам вечера Игорь пригнал Виктору машину к офису, но Вяземский разбирался с бумагами ещё часа полтора. Только потом сдал помещение на охрану и поехал на Московский к маме.
Глава 19
Конечно, он забыл купить хлеб и мама принялась пилить его. Но всё-таки она была рада видеть Виктора, не так часто он приезжал. Она скучала, иногда звонила и горько упрекала его, что он совсем забыл её и что она наверно уйдёт в дом престарелых. Он не спорил, молчал и слушал. Она выплескивала обиды и успокаивалась.
Несмотря на сложные отношения, Виктор очень любил маму и восхищался ею. В молодости она была удивительно красива, а в театральных костюмах нереально красива. Как часто он смотрел на неё перед тем, как она выходила на сцену и с трудом верил, что эта незнакомая женщина в гриме, в замысловатом головном уборе, украшенном стразами и жемчугом, или в алмазной диадеме, и в чуднЫх разноцветных перьях — его мама. Он видел ее в платье из серебряной парчи и белого бархата, или в лёгком, как туман, газовом одеянии, или с крыльями египетской жрицы за спиной. Множество образов.
Она пела в театре…голос у неё был чистый и высокий как хрусталь, как горный ручей.
Теперь она состарилась, волосы поседели, морщины исказили черты, руки покрылись узловатыми венами. Единственное, что осталось у неё от былой красоты — голос. Он звучал всё также, и она всё ещё могла петь.
Мама давала уроки. Сама она училась в Москве у певицы, которая в свою очередь занималась у Мазетти, знаменитого маэстро, воспитавшего целую плеяду знаменитых русских оперных певиц. У него же училась и Нежданова, говорили, что голос мамы очень похож, но Виктору казалось — гораздо лучше. Он слушал и сравнивал записи и находил в мамином голосе больше красоты, а главное тепла, жизни…
Однако сейчас этот же самый голос нещадно донимал его.
— Я же сказала тебе ещё утром! Ну, неужели нельзя запомнить. Это потому, что тебе на меня плевать! — Она стояла в дверях комнаты, уперев руки в бока и отчитывала Виктора, как делала это всегда, стоило ему задержаться дома больше, чем на полчаса.
Сегодня он находился в её власти уже часа три. Они с мамой успели поругаться, потом помириться, мирно поужинать, ещё раз поругаться. Потом Виктор сходил в ночной маркет и принёс торт со взбитыми сливками. Посидели на кухне, выпили чаю. После чая мама пошла звонить по телефону, а Виктор попытался работать.
Он
Он часто оставался дома один. Если мама не брала его с собой на спектакль, то Виктор часов с трёх дня и до позднего вечера бывал предоставлен самому себе. Он не очень скучал, потому что много времени проводил за инструментом. Мама была одержима идеей сделать из него настоящего музыканта.
Виктор старался не из-под палки, его не заставляли играть. Разве что в самом начале, когда ещё был маленьким и не понимал, какую власть над звуками даёт техника, он садился за фортепиано после напоминаний матери. Шли годы и в классе пятом он уже не представлял своей жизни без ежедневных упражнений.
Он любил музыку, любил свой инструмент. Когда чёрные и белые клавиши оживали под его пальцами, то он уже не думал о долгих часах изнурительных занятий, которые только и могли дать лёгкость и свободу владения фортепиано. Музыка заменяла многое.
У Виктора не было друзей в общеобразовательной школе. Мальчишки смеялись над ним, дразнили что бережет руки, не занимается наравне со всеми спортом. Он терпел, но в старших классах после крупного скандала с мамой, которая была в ужасе от его решения, всё же стал ходить в спортивную секцию. На конный клуб мама долго не соглашалась, но и в этом он её уломал.
Ещё у Виктора была собака. Дворняга. Её отдала им приятельница, которая работала в медицинском институте. Туда попадали на опыты разные животные. Как-то принесли и эту девочку-щенка. Звали собаку Альма. Она была чёрной, гладкошерстной, с желтыми подпалинами, бровями и лапами, совсем как доберман-пинчер, только вот хвост кренделем, как у лайки, а уши торчком, вроде овчарочьих, кончики ушей никто не купировал и они смешно загибались вперёд. Собачка была небольшая, зато голос басовитый, из-за двери можно было принять её за солидного сторожа.
Когда привели в дом Альму, Виктору было лет семь, собака прожила в их доме двенадцать. Долгими зимними вечерами, в те дни, когда мама и папа уходили в театр, и Виктору становилось страшно, он забирался с Альмой в постель и так и засыпал одетый. С той поры Альма привыкла спать с ним. Когда Виктор вырос она всё равно прыгала к нему на кровать, укладывалась в ногах, сворачивалась клубком и ни за что не соглашалась уходить на коврик в прихожей.
“Надо чаще бывать здесь, не отгораживаться от этих воспоминаний. Они настоящие, необходимые душе, та самая ценность, что накапливается за годы жизни, — Виктор отвлекся от экрана, огляделся. — Хорошо здесь…”
В комнате ничего не изменилось, сколько лет он не живет с мамой? Больше двадцати. А все тот же раскладной диван, покрытый пледом, всё так стоит у стены за большим платяным шкафом, и секретер с выдвижной доской для письма, и коричневое фортепиано фирмы «Красный Октябрь» — у другой стены. На полу цветастый шерстяной ковёр, на стенах мамины и папины сценические фото в простых застеклённых рамках, всё те же светло-жёлтые обои, рыжие занавески на окнах. И тот же двор за окном. Правда, лет пять назад, напротив маминого дома, на пустыре сразу за гаражами, построили ещё один высотный, и теперь вместо дальнего городского пейзажа с крышами и небом над ними был виден только этот дом — квадраты светящихся окон на фоне вечернего неба.