Любовница
Шрифт:
— Чужие люди ходят мне за хлебом и выносят мусор, а ты являешься раз в сто лет! — неумолимо рассеял туман воспоминаний мамин голос.
— Булочная была закрыта…
— Я тебе сказала про хлеб, ещё когда ты звонил ночью.
— Я забыл.
— Вот именно, ты забыл, потому что тебе на меня плевать. Занимаешься чёрте чем, скитаешься по чужим домам, посмотри на кого ты похож!
— На кого? — спросил Виктор, не отрываясь от экрана.
— На кого… на… больного. Вот именно, Света мне рассказывала про компьютерную болезнь, ты точно заболел, приходишь
— Да я же не играю ни во что! Мама…ну подожди, дай мне сосредоточиться, я и так уже программу сбил…
“Нет…жить тут вряд ли выйдет” — Виктор поставил компьютер на перезагрузку, снял очки, потёр глаза. Голова к вечеру разболелась и глаза устали. Хотелось курить, но мама опять начала бы ворчать, и он не стал.
Вяземский встал, заложил руки за голову, расправил плечи, потянулся. Он просидел весь день, то в офисе, то дома, и тело его требовало какой-то нагрузки. Сейчас бы в тренажерный зал, железо покидать.
Он подошел к окну, бесцельно скользя глазами по чужим окнам напротив, задумался. Там за окнами люди. У каждого из них своя жизнь. По вечерам они приходят домой, отгораживаются от внешнего мира шторами и…дальше никто не может сказать, что происходит с ними. Счастливы они, несчастны, одиноки или в кругу семей, любят, радуются, или может быть, так же стоят, как он сейчас, здесь, в своей комнате, за своим окном.
Виктор задёрнул шторы, повернулся и ещё раз оглядел комнату. Отчего-то она показалась ему меньше. Сиротливо стояло безмолвное фортепиано.
Он подошел к нему, поднял крышку, коснулся клавиш.
Инструмент ответил тихим минорным вздохом. Вяземский взял ещё несколько аккордов, воздух в комнате вздрогнул и покачнулся от звуков, Виктор снял руку с клавиш, а звук ещё некоторое время плыл и угасал.
Повинуясь безотчётному желанию вернуть что-то дорогое и очень далёкое, Вяземский сел за инструмент, снова положил руки на клавиши, на минуту прикрыл глаза, прислушиваясь к забытой мелодии внутри себя и заиграл. Это была обработка старинной английской баллады «Зелёные рукава». Незатейливый мотив сначала звучал робко, но постепенно набирал силу, одна вариация сменяла другую, и мелодия расцвечивалась всё новыми красками. Она повторялась и вместе с тем каждый раз как бы рождалась заново. Обретала силу, жила, ей вторило противосложение, клавиши под пальцами Виктора имитировали лютню и флейту…
Мама тихо вошла и встала в дверях. Она слушала молча, а когда мелодия закончилась, то подошла и положила руки ему на плечи, притянула к себе.
— Ну, что ты, Витенька… всё хорошо будет хорошо…всё устроится.
Он понял, что она про недавний развод, но развивать эту тему не стал. Молчал, вдыхая сладковато резкий аромат духов, «Красная Москва», смешанный с запахом застиранного любимого халата, и ещё чего-то…маминого. В этом году маме исполнилось семьдесят восемь лет, Виктор был поздним ребенком.
— Сыграй ещё, — попросила она. Поцеловала его в голову, взъерошила волосы, потом отпустила отошла, села на диван.
Виктор
— Давно не пробовал, тренироваться надо, чтобы это вышло гладко, — вздохнул он.
— Хорошо ты играешь, жаль, что бросил, — сказала мама и Вяземский услышал в её голосе слёзы.
Он знал, что она мечтала для него совсем о другом.
И всё, чем он теперь занимался: его фирма, дело, его поездки за границу — всё это она, если не осуждала, то, во всяком случае, и не ставила выше прежних своих планов. Не оправдал он её надежд.
— Ладно, ма, давай спать, мне вставать завтра рано, в офис надо заехать, а потом ещё… дела, — Виктор вспомнил о прогулке по городу, которую обещал Веронике, но матери об этом ничего не сказал.
Глава 20
“Загад не бывает богат” — так говорила бабушка Вера. И она была права. Перед тем, как уснуть Виктор мысленно прошел с Вероникой по своим любимым местам в Питере. И смотрел, смотрел на город ее газами. С тем и уснул, сновидения были легкими, пробуждение радостным.
И сначала все складывалось прекрасно, он заехал к Тане, забрал Нику, отвез в центр, там припарковался у Пушкинского театра, и они пошли через сквер и дальше по Невскому к пристани на Аничковом мосту. Говорили о чем-то незначительном, смеялись. Была хорошая погода, непривычно яркое синее небо, для осеннего Питера — чудо.
А потом у Вероники зазвонил мобильный, она ответила, и по ее лицу Виктор понял — прогулке конец.
— Виктор Владимирович! Они перенесли время и мне надо прямо сейчас идти…
— Понимаю.
— Так неловко вышло, я хотела… — Ника чуть не плакала, Вяземскому стало жалко ее, вместе с тем, досадно на свои мечты и планы. И ответил он сухо.
— Ничего, давайте я вас отвезу, скажите куда.
— Нет, нет, они у метро собираются, на Невском. Я сама. Я побегу?
Виктор подумал, что ей не хочется представлять его друзьям. Вполне закономерно и предсказуемо. Если она год ждала этой встречи, а тут он, со своими прогулками.
— До свидания, рад был видеть вас. Позвоните если…
— Да, спасибо, — она не дослушала, махнула рукой и быстро пошла обратно к Думе.
Ника скоро затерялась в толпе, а Виктор ещё некоторое время стоял на мосту и смотрел на реку. Он, и правда, из всех питерских мостов любил именно этот — Аничков, с четырьмя конными скульптурными группами и чудесным видом в обе стороны на Фонтанку.
Лёгкое разочарование, вызванное неожиданным уходом Вероники скоро прошло. Собственно, Виктор и не ждал, что она заинтересуется его компанией. Насчёт переводов он тоже так и не успел с ней поговорить, да и выглядело бы это не совсем хорошо. Как будто он потому только хотел возить её по городу, что ему что-то надо взамен.