Шрифт:
Глава 1
Турин хорошо знал, когда это началось. Сразу же. В первый же хренов раз, на длинном перегоне Маяковская – Площадь Александра Невского. Стоял конец февраля, и весь вагон кемарил, разморенный удушливой жарой подземки после холода улицы. Турин ехал с работы, сердито тыкая пальцем в экран телефона – пытался поймать связь, чтобы позалипать в социальных сетях. Связи в перегоне не было, и он, обреченно вздохнув, сунул бесполезный сейчас гаджет в карман куртки. После восьми вечера в вагоне было не так много людей: несколько таджиков, щемящихся в дальнем конце, женщина с корзинами, полными носков (видимо, продавала их около метро), несколько
Эпитетов пришла в голову целая тонна. Эта привычка осталась у Турина со школьной скамьи. Учительница в третьем классе устраивала конкурсы на большее количество синонимов. Турин, всегда любивший соревнования, строчил их как из пулемета. Тогда он еще считал, что школьные соревнования тоже важны. Отчего-то Турин запомнил тогда слова училки о том, что вот такие упражнения с подбором синонимов улучшают работу мозга и развивают его. Училка и другие ее наставления давно канули в лету, а синонимы остались.
«Больной, пидорас, давалка, соска», – Турин остановил сам себя, решив, что и так потратил слишком много мыслительной деятельности на «это».
Парень напротив спал, откинувшись головой на спинку сидения. Он почти всем корпусом съехал в проход, длинные тощие ноги постоянно скользили по полу, он ими дергал, но не просыпался. Турин хмуро разглядывал безвольно свисающую руку с вложенным в ладонь потрепанным телефоном старой модели. На указательном и мизинце поблескивало по колечку. Турину показалось, что он видит начало какой-то цацки вроде девчачьих фенек, но уверенности не было – запястье скрывал рукав бледно-зеленого свитера и темно-синяя под кожу куртка сверху. Турин еще тогда подумал о том, что на дворе февраль, и как «этому» не холодно. Поверх всего был намотан какой-то грязно-серый шарф, из которого торчала тощая и бледная, цыплячья какая-то шея. Но привлекло Турина даже не это.
По плечам струились волосы. Не до пояса, конечно, но длиннее, чем у всех баб в том вагоне – русые, странного, медового будто оттенка – они лежали на плечах кожанки и шарфе как-то нереалистично, картинно. Начало этих волос Турин не видел – на башке у «этого» стояла дыбом черная шапка. Лицо было задрано кверху, глаза закрыты. Все, что видел сидящий напротив Турин – острый подбородок и черное кольцо в губе.
«Баба же», – мрачно решил Турин, хотя и понимал, что это никакая не баба.
Парень, каких Турин встречал на той же работе немало, и к которым уже много лет как испытывал презрение, смешанное со злобой. Брючки, сейчас задравшиеся оголяли бледные, какие-то прозрачные лодыжки.
«Босой что ли он там»?
Турин раздраженно поерзал, но продолжал рассматривать «этого», подмечая все больше деталей: родинка под кадыком и на правой щеке – более бледная, вены по всей линии тыльной стороне ладони, потертые, грязные, совершенно мокрые кроссовки. Турин так засмотрелся, что сам не заметил, что подвис и чуть не проехал свою остановку, как «этот» неожиданно резко сел и открыл совершенно не сонные глаза.
Турин тогда дернулся, хотел было отвести взгляд, но не смог – почему-то захотелось узнать, какие у «этого» глаза. Оказалось – светло-голубые, прозрачные и узкие как две щелки.
«Этот» подобрал с прохода ноги, сдвинул тонкие брови; в одной блеснула еще одна сережка.
Турин поморщился, насупился, потому что «этот» сейчас пристально смотрел на него. Это длилось где-то секунду-другую, потом
Турин проехал свою пересадочную станцию.
***
Все повторилось на следующий же день. Турин сел после работы на Маяковской и тут же заметил «этого». Та же куртка, свитер, так же спит. Сидел он в этот раз в другом конце вагона – где в ряду по три места. Рядом с ним пристроилась необъятных размеров баба и подвыпивший мужик.
Со вчерашнего вечера Турин не раз возвращался мыслями к «этому», нервно придумывая все новые и новые синонимы. Ушлепок, пидорок, шлюшка, гандон, лох, недоразвитый, урод.
Уродом «этот» не был, но Турин все чаще повторял сам себе именно это определение. За день к нему в контору не раз забегали такие же уроды – айфоны ломались у них довольно часто. Турин вынужденно улыбался и взвинчивал цену до максимума. И все-таки, «этот» был самый урод из них всех.
В этот раз Турин позволил себе рассмотреть его еще внимательнее. Он встал напротив у дверей и, достав телефон, чтобы, если что сразу опустить в него взгляд, смотрел на «этого». Водил на всякий случай пальцем по дисплею, чтобы тот не погас, а сам смотрел.
Волосы все так же лежали на плечах. Длинные, гладкие, какие-то почти зеркально сверкающие.
«Натирает он их чем-то что ли»?
Телефона в руке в этот раз не было, Турин пригляделся – торчит из кармана брючек, одно неверное движение и выпадет. Лицо расслабленное, под закрытыми глазами синюшные тени. «Этот» был вообще особенно бледным, хотя в Питере в это время года большинство пассажиров такие же. Острые коленки натягивали брюки, носков снова не наблюдалось.
Какая пошлость! Турина воротило от всего этого вида, от расслабленной позы, от выпендрежных волос, которые тот носил так, будто нет ничего в том, чтобы у взрослого парня отросли такие. «Этот» будто был самим воплощением всего того, что не нравилось Турину, что всегда хотелось стереть, удалить, убрать как вид из самой жизни.
В этот раз Турин свою станцию не проехал. Он выходил вслед за «этим» и с ним же пересаживался на другую ветку.
В толпе на пересадке Турин его периодически терял из виду, но легко находил по волосам. «Этот» был высокий, почти как сам Турин, двигался резко, будто куда-то то спешил, то нет. Они проехали вместе еще одну станцию, и «этот» вышел.
Турину надо было до конечной.
Турин доехал до дома, зашел в свою, купленную два года назад на заработанные потом и кровью, однушку и щелкнул чайником. В голове был какой-то бардак. Почему-то вторая встреча с «этим» виделась ему каким-то издевательством.
В мире Турина «такие» бывали только клиентами и оставались чем-то не совсем реальным, нефизическим. Реальными были только их деньги и телефоны, которые тот мог купить, починить, продать. Все они жили в другой плоскости мира, где пьют коктейли, говорят манерно и танцуют в обтягивающих майках. На перегоне между станциями «таких» быть просто не могло.
Не то, чтобы Турин не видел раньше выделяющихся из толпы людей, но «этот» был каким-то особенным. Турин не мог объяснить себе, чем: вроде бы не самый необычный экземпляр, видал он и покруче – с татуировками на лице, например, или крашеными волосами. Таких сейчас было дохрена в городе, Турин давно привык. Нет, «этот» был как бы сам по себе такой. Турин ясно понимал, что, вынь у него из губы и брови цацки, переодень, отрежь даже эти проклятые волосы – все равно ничего не изменится. Что-то в нем было внутри, а что – Турин не знал.