Любовные похождения Джакомо Казановы
Шрифт:
Три или четыре дня спустя решился я явиться на обед к любезному вельможе, ибо Камилла уже посылала справиться о моем здоровье. История эта не могла мне воспрепятствовать бывать у нее, но раньше я хотел разузнать, как к сему отнеслись.
Увидав меня, милейший де Ла Тур расхохотался и, насмеявшись вволю, расцеловал меня, изображая девицу. Я просил его, наполовину в шутку, наполовину всерьез, забыть эту глупость, ибо не знал, как оправдаться.
– К чему говорить об оправданиях? – отвечал он. – Все мы вас любим, а забавное сие происшествие добавило и добавляет веселости нашим вечерам.
– Ужели
– А вы сомневались? Камилла смеялась до слез. Приходите вечером, я приведу Бабет; она вас посмешит: она уверяет, что вы не совершили никакой ошибки.
– Она права.
– Как так права? Расскажите кому-нибудь другому. Слишком много чести для меня, я вам не верю. Впрочем, вы избрали верную тактику.
Склонный легче впадать в гнев, нежели в веселость, он, тем не менее, легко заставляет смеяться других.
Именно ее я и применил вечером за столом, притворно удивляясь нескромности де Ла Тура и уверяя, что излечился от страсти, которую к нему питал. Бабет называла меня мерзкой свиньей и отказывалась верить в мое исцеление. Происшествие это по непостижимой причине отвратило меня от нее и внушило дружеские чувства к де Ла Туру, который по праву пользовался всеобщей любовью. Но дружба наша едва не окончилась печально.
Однажды в понедельник в фойе Итальянской комедии этот милейший граф попросил меня одолжить ему сто луидоров, обещая вернуть их в субботу.
– У меня столько нет, но кошелек мой в вашем распоряжении, там есть луидоров двенадцать.
– Мне нужно сто и немедля, я проиграл их вчера вечером под честное слово у принцессы Ангальтской [40] .
– Но у меня нет таких денег.
– У сборщика лотереи должно быть больше тысячи.
– Верно, но кассу трогать нельзя; через неделю я должен сдать ее маклеру.
– Ничто вам не помешает сделать это: в субботу я верну вам их. Возьмите из кассы сто луидоров и взамен положите мое честное слово. Ведь оно же стоит сотни луидоров?
40
Это была мать российской императрицы Екатерины (заметка Казановы на полях). (Прим. авт.)
При этих словах я поворачиваюсь, прошу его подождать, иду в свою контору на улице Сен-Дени, беру сто луидоров и приношу ему. Наступает суббота, он не является; в воскресенье утром я закладываю перстень, вношу в кассу нужную сумму и на другой день сдаю ее маклеру. Дня через три-четыре в амфитеатре Французской комедии встречаю графа де Ла Тура: он подходит ко мне с извинениями. В ответ я показываю свою руку без перстня и говорю, что заложил его, дабы спасти свое доброе имя. С печальным видом он отвечает, что его подвели, но в следующую субботу он непременно вернет деньги.
– Даю вам свое честное слово, – говорит он мне.
– Ваше честное слово лежит в моей кассе, оно более не может служить вам порукой; вернете сто луидоров, когда сможете.
При
– Мое честное слово, – сказал он, – любезный Казанова, мне дороже жизни. Я верну вам сто луидоров завтра в девять утра в ста шагах от кафе, что в конце Елисейских полей. Мы будем одни, без свидетелей; надеюсь, вы соблаговолите прийти и прихватите с собой шпагу, а я прихвачу свою.
– Мне крайне жаль, господин граф, что вы хотите заставить меня столь дорого заплатить за шутку. Вы оказываете мне честь, но я бы предпочел попросить у вас прощения, если это может исправить положение.
– Нет, я виноват больше вашего, и вину эту можно смыть только кровью одного из нас. Так вы придете?
– Да.
<…> Я испытывал истинную симпатию к этому славному смельчаку, но и себя я любил никак не меньше. Я понимал, что не прав, шутка и вправду была рискованна, но не явиться на свидание не мог.
Я вошел в кафе вскоре после него; мы позавтракали, он расплатился, и мы направились к площади Звезды. Убедившись, что нас никто не видит, граф благородным жестом протянул мне сверток с сотней луидоров и объявил, что одного укола шпагой, нанесенного мною или им, будет достаточно. Затем, отступив на четыре шага, обнажил шпагу. Вместо ответа я обнажил свою, и, едва шпаги наши коснулись, я нанес ему удар. Уверенный, что ранил его в грудь, я отскочил назад и потребовал от него держать слово.
Кроткий аки агнец, он опустил шпагу и просунул руку под сюртук; он показал мне ее, обагренную кровью, и сказал, что удовлетворен. Пока он промокал рану платком, я произнес все приличествующие случаю учтивые слова. Взглянув на острие шпаги, я обрадовался: лишь самый кончик был в крови. Я предложил графу проводить его домой, но он не пожелал. Он просил меня молчать о происшедшем и впредь считать его своим другом.
Обняв его и обливаясь слезами, я воротился домой до крайности опечаленный: я получил хороший урок светского обхождения. Об этом деле никто никогда не узнает. Неделю спустя мы вместе ужинали у Камиллы.
…Этот ловкий красивый малый справляется со всеми придворными искусствами и физическими упражнениями – танцами фехтованием верховой ездой игрой в карты блистательно, не хуже любого знатного кавалера…
В те дни получил я двенадцать тысяч франков от аббата де Лавиля, награду за поручение, исполненное мною в Дюнкерке. Камилла сказала, что де Ла Тура поразил ишиас и он не встает с постели и что, если я не против, мы можем завтра утром проведать его. Я согласился, мы пришли, и после завтрака я с самым серьезным видом объявил, что, если он доверится мне, я его вылечу, ибо причина его болей – не то, что называют ишиасом, но влажный дух, который я изгоню печатью Соломона и пятью словами. Он расхохотался, но сказал, что я могу делать все что мне заблагорассудится.