Любовные прикосновения
Шрифт:
– Тебе удалось увидеть моего… Ты видел Милоша?
Как странно! Она чуть не назвала Милоша своим отцом.
– Я дам тебе полный отчет обо всем, когда буду там. Sbohem. Дэвид прервал связь сразу же после того, как попрощался с ней по-чешски.
Лари вспомнила, что все его телефонные разговоры, вероятно, прослушиваются.
Каждый день она допоздна работала у Хэпа и оплачивала сверхурочные бригаде Джерри. Однако вечером следующего дня Лари была дома уже в половине седьмого, чтобы смыть с себя опилки и городскую грязь и переодеться. Она необычайно волновалась в ожидании встречи с Дэвидом.
Лари
Лари все еще стояла перед зеркалом, взвешивая достоинства шелковой блузки, когда зазвенел звонок. Черт возьми! Ему придется принять ее такой, какая она есть. Она застегнула молнию на платье и бросилась к домофону, чтобы нажать на кнопку, открывающую входную дверь, потом побежала обратно в спальню надеть пару туфель с каблуками, затем кинулась в ванную, провела щеткой по волосам, все еще влажным после душа, и поспешно нанесла духи на все важные точки, какие только смогла припомнить. Когда Дэвид постучал, она была как раз у двери квартиры.
Они смотрели друг на друга только секунду, а потом обнялись, и их губы слились в долгом поцелуе.
– Лари, дорогая… Я люблю тебя. Я любил тебя с того самого момента, как увидел…
Вот оно! Она была уверена, что именно эти слова хотела услышать. И все же ответ, который должен был последовать автоматически, остался где-то у нее внутри, сдерживаемый давними страхами.
– Дэвид… входи… Я так счастлива, что ты здесь!
Она потянула его к себе через порог и закрыла за ним дверь, а потом снова быстро поцеловала его, чтобы скрыть свою неспособность произнести нужные слова.
– Видишь ли… прости, я не хочу оказывать на тебя давление… Но все это время, пока я был далеко и мы с тобой разговаривали… ну, словом, если бы я не рассказал тебе обо всем, что чувствую… думаю, я просто взорвался бы.
Лари улыбнулась.
– Я счастлива, что ты сделал это, Дэвид. Я тоже мечтала тебя увидеть.
Он ничего не ответил. Он ждал. Оба они понимали, какие слова еще не были сказаны.
– Ну пожалуйста, – пробормотала Лари. – Ну, поцелуй же меня, прикоснись ко мне! Я хочу быть с тобой!
Ее мольбы затихли, перейдя в шепот.
Дэвид колебался еще мгновение, а потом крепко прижал ее к себе. Взгляд его небесно-голубых глаз некоторое время блуждал по ее лицу, а потом страсть захлестнула их обоих. Но если для Дэвида это было выражением любви, то для Лари – острой потребностью в чувственных наслаждениях, в которых она так долго себе отказывала. Возможно, таким образом она также старалась вытеснить воспоминания о последнем мужчине, который обладал ею, который подарил ей такие чудесные прикосновения, а потом унизил ее.
Поэтому Лари ответила на бурно прорвавшуюся страсть Дэвида. Она не стала протестовать, когда он поднял ее на руки и шепотом спросил, где спальня.
Обнаженные, они прильнули друг к другу. Дэвид осыпал
Позже, лежа на прохладных простынях, он обнял ее одной рукой и вновь произнес те же слова:
– Я люблю тебя. Чего бы ты ни захотела от меня, Лари, все твое.
Она прижалась щекой к его гладкой, мускулистой груди.
– Время, Дэвид – единственное, что мне нужно. Время, чтобы быть вместе… чтобы узнать тебя… чтобы понять, смогут ли наши отношения продолжаться долго.
– Я не перестану любить тебя, дорогая! Я никогда не покину тебя!
И Лари снова отдалась ему, отбросив все свои сомнения.
Когда они утолили свою страсть, Дэвид рассказал ей о визите к Милошу.
Четыре дня назад автомобиль чешского министерства привез его к месту, которое, как ему сказали, называлось исправительно-трудовым лагерем. Он находился в сельской местности к западу от Праги. За время заключения Милоша переводили с места на место неоднократно. Последний раз это случилось всего лишь две недели назад.
– Тюрьма, как ее ни назови, остается тюрьмой, – заметил Дэвид. – Но эта оказалась гораздо лучше большинства других тюрем. Судя по тому, что Милоша перевели туда совсем недавно, я полагаю, они не хотели, чтобы я встретился с ним, пока не будут улучшены условия его содержания.
– Значит, теперь Кирмена опять поместят в какое-нибудь ужасное место? – спросила Лари.
– Нет, не думаю. Эта тюрьма, кажется, предназначена для немолодых заключенных, вроде Милоша, которые больше не причиняют им неприятностей. Охрана там не такая грубая, в камерах есть настоящие окна. Заключенные выполняют несложную работу – связывают ветки в метлы или режут старые тряпки для переработки в бумагу…
С губ Лари сорвался вздох, когда она представила себе этого яркого человека, которого любила ее мать, вынужденного так тратить свои дни на бессмысленную работу.
– Зато им позволяют читать и писать, – быстро продолжал Дэвид.
– Писать письма? – спросила Лари, приподнимаясь на локте.
– Да. Или дневник. Правда, все это проверяют охранники и цензоры, поэтому критические замечания и высказывания замарываются.
– Значит, он может написать и мне! – воскликнула Лари. Она снова легла, в волнении представляя себе, какими словами они могли бы обменяться.
– Не сомневаюсь, что он попытается, – сказал Дэвид. Он хотел узнать о тебе, Лари, как можно больше. Жаль, что я не мог показать ему твою фотографию.
– Я пошлю ее ему.
– Она может не дойти. Ни одно из твоих писем не дошло до него.
Дэвид умолк, и Лари почувствовала, что его объятия стали крепче, он сильнее прижался к ней, словно хотел заслонить ее от чего-то еще не сказанного.
– Что такое? Что-то не так?
– Он был очень рад, что ты выросла в Штатах. Естественно, его заинтересовало, как тебе удалось получить разрешение на эмиграцию. Поэтому мне пришлось рассказать ему о том, что Кат объявила твоим отцом Джина Ливингстона. Для Милоша это было ужасным потрясением, поскольку, полностью перечеркивало то, во что он верил долгие годы. Кирмен предполагал, что вы с Кат бежали вместе. Он понятия не имел, что вы разлучились, что она отправила тебя одну в Америку.