Любовный узел, или Испытание верностью
Шрифт:
Кэтрин слегка вскрикнула и круто повернулась.
– И давно ты тут стоишь? – возмущенно спросила она.
– Достаточно давно, чтобы насладиться зрелищем, – улыбнулся он и медленно двинулся вперед, не сводя взгляда с ее обнаженной груди. – Если ты не можешь догадаться, о чем я думаю, Кэтрин, дорогая, то ты совершенно безнадежна.
– Я могу угадать желания твоего тела, – ответила она, густо покраснев, – а теряюсь только перед твоими мыслями.
– Сейчас они полностью совпадают, – сказал он, – и полностью твои без всяких оговорок.
Кэтрин рассмеялась.
– Без всяких оговорок? – повторила она, отнимая сонную Розамунду от груди и устраивая ее, полностью довольную, в яслях.
– Ты же умная женщина, причем ставшая в десять раз умнее, – пошутил он, хотя немного и всерьез. – Тебе не нужно спрашивать.
– Я не спрашиваю, я приглашаю.
Сено, смявшееся под их телами, приятно пахло летом. Было желание и была сдержанность, страсть провоцировалась смехом, быстрыми поцелуями и любовной игрой. Кэтрин это было бальзамом на все еще болезненные раны. Для Луи она являлась развлечением, добычей. Он жадно пожирал ее отклик, и его игра таила в себе опасность. Теперь же она была невинной и радостной, без всякого расчета. Оливер никогда не потребовал бы, чтобы она кричала из-за него.
А Оливер черпал уверенность из ее энтузиазма и очевидного наслаждения. Луи де Гросмон мог оставаться где-то на уровне его подсознания с насмешками по поводу того, что именно его предпочла она в Рочестере, что он – отец ее ребенка и что ему довольно щелкнуть пальцами, чтобы она прибежала обратно, но теперь Оливеру было все равно. Пусть Кэтрин выбрала в Рочестере Луи, но теперь она решила иначе, и это была победа.
Смех и крики в соседней комнате внезапно усилились. Кэтрин, задыхаясь, приподнялась; ее плат сбился на бок, а обе груди обнажились.
– Это свадьба, – пробормотал Оливер. – Годарда и Эдит провожают на брачную ночь.
Его туника валялась в скомканном виде на соломе, рубашка была развязана.
– Хочешь присоединиться к остальным и пожелать им счастья?
– Разве они не обойдутся без нас? – Она принялась лениво выбирать солому из его волос. До них долетел отрывок несколько неприличной песни, которой провожали восхождение невесты и жениха на сеновал: что-то про руку в птичьем гнезде.
– По-моему, в данном случае прекрасна обойдутся. – Оливер оглянулся через плечо в сторону шума и поморщился, затем опять припал к молодой женщине и сжал ее грудь здоровой рукой. – Но мы вполне можем пожелать им счастья собственным примером.
Луи встретил Роксану в банях в Кесарии. Ее отец был крестоносцем, и от него она унаследовала чуть зеленоватые глаза и рыжевато-каштановые волосы. Ее мать была коренной сирийкой, и именно от матери ей достался в наследство банный домик между гаванью и дворцом архиепископа.
Она была вдовой, была богата и самостоятельно вела свои дела, но, несмотря на уверенный вид, оставалась уязвимой и прожила в одиночестве достаточно долго, чтобы горе успело утихнуть и не мешать возникновению интереса к красивому пришельцу с хищными глазами и гибким, худощавым телом. Он лежал на столе, пока одна из служанок умащала его маслом, и лицо
Через час они стали любовниками, а через неделю Луи переехал из ночлежного дома у Яффских ворот в ее апартаменты. Через месяц они поженились. У нее не было причин сомневаться, когда он сообщил ей, что не имеет никаких связей в своей родной стране.
ГЛАВА 28
РУАН, НОРМАНДИЯ, ВЕСНА 1149 ГОДА
Она была молода, испугана и рожала своего первого ребенка среди чужих. Ее густые светлые волосы потемнели от пота, а голубые глаза остекленели от боли. Она корчилась на родильном кресле с широко разведенными бедрами, и солома под ней пропиталась околоплодными водами.
– Теперь уже недолго, – утешала ее Кэтрин, обняв девушку за плечи. – Выпей вот это, чтобы поддержать силы и помочь утробе работать.
Девушка послушно поднесла чашу к губам и только слегка поморщилась, почувствовав привкус на нёбе. Если учесть, что ей было всего шестнадцать, она держалась очень храбро. Ее звали Хикенай, но, поскольку никто, кроме англичан, не мог выговорить это имя, то называли просто Белль. Принц Генрих привез ее два года тому назад из своего юношеского набега на Англию, когда им обоим было по четырнадцать лет. Юркнув под простыни, она взлетела от кухонной служанки до королевской горничной.
Были завистники, которые осуждали возвышение Белль, которые считали неподобающим, чтобы простая саксонская девка делила постель с принцем, но Кэтрин она нравилась. Белль не отличалась особой красотой или грацией, зато обладала отзывчивым сердцем, лишенным всякой злобы, и Кэтрин всей душой потянулась к этой, такой юной и такой ранимой девочке.
Снаружи колокола руанского собора прозвонили вечерю; золотые солнечные лучи струились сквозь ставни на приготовленную у огня колыбельку и медный тазик, в котором предстояло выкупать новорожденного. Служанка незаметно перемещалась по комнате, грея полотенца и пеленки, чтобы приветствовать появление на свет первого ребенка Генриха Плантагенета.
За шесть лет, пролетевших с того момента, как они покинули Англию, Кэтрин удалось преодолеть тоску по дому, вернувшись к ремеслу повитухи и целительницы. При полной поддержке королевского двора дела пошли живо. Оливер не сказал ничего, только нанял на место Годарда крепкого фламандца. Была у них и служанка, которая заботилась о Розамунде, когда Кэтрин отлучалась по делам.
– Пропихивай ребенка вниз, – подбодрила она Белль, когда очередная потуга свела чрево девушки. – Да, вот так.
Белль застонала от усилия. Молодым женщинам всегда труднее, подумалось Кэтрин. Их плотные крепкие мышцы больше норовят удержать все внутри, а не выпустить наружу, поэтому схватки длятся чуть ли не вдвое дольше, чем у женщин, которые рожают второго или третьего ребенка.
В течение следующего часа она продолжала утешать и понукать свою подопечную, и наконец была вознаграждена появлением головки в родовом выходе.