Любой ценой
Шрифт:
Прогнав так километра три, гауптман остановил машину и буднично произнес:
— Клара, надо как следует уложить вещи.
Все еще не пришедшая в себя от страха бонна вытаращила глаза:
— Но Карл, здесь же стреляют!…
— Ну и что? Это война, майн кюхельхен, а вещи — это вещи!
Гауптман спокойно вышел из машины и деловито стал перекладывать лежащий навалом скарб. Он так увлекся примащиванием саквояжей, баулов и чемоданов, что выбрался из этого вороха, только услыхав возмущенный крик командира подскакавшей
— Герр гауптман! Как это понимать?…
— А вот так! — сердито огрызнулся Карл и, приладив последний чемодан на место, посмотрел на взъерошенного обер-лейтенанта. — А вы это куда?
— Приказано вперед…
— Куда вперед? Мы вырвались из штаба последними! Там казаки! Вон там, под той самой крышей! — вызверился гауптман, тыча в сторону едва различимой за деревьями кровли.
— Там? — изумился обер-лейтенант. — В штабе? Не может быть!
— О, доннер-веттер! Все может! Смотри!
Вид пробитого пулями автомобильного крыла сразу привел обер-лейтенанта в должное состояние. Его усы встали дыбом, и он яростно завопил:
— Бат-тарея!… К бою!
Прислуга споро кинулась устанавливать пушки, и к тому моменту, когда Карл и Клара уже собрались отъезжать, артиллеристы дали первый залп. Гауптман назидательно заметил:
— Видишь, мейн либер, то в нас стреляли, а теперь — в них…
— О, Карл! — воскликнула Клара. — Я не ошиблась в тебе! Теперь я уверена, в нашем лесу не пропадет ни одного дерева, а наши дети не будут нищими.
И в порыве признательности бывшая бонна взасос поцеловала так и не выпустившего руля из рук гауптмана…
Первые же разрывы мгновенно прекратили казачью вакханалию на графском подворье. Порскнули во все стороны всадники, вырулили на дорогу к Секерно-Райне броневики, потащили из горящего дома скарб домочадцы, последним выскочил уже через вовсю пылающую дверь сам граф Сеньковский.
А когда догорел, превратившись в дымящуюся руину, графский палац, и когда, глядя на толпящуюся вокруг пожарища челядь, истуканом застыл старый граф, только тогда не выдержала и схватилась за голову стоявшая рядом с ним графиня.
— О, Сигизмунд!… Цо то бендзе? То ж был настоящий дворец! А цо мувив тен генерал? Цо мувив? Цо?…
— Цо, цо! — неожиданно взвился старый граф. — До дзябла тего холерного генерала! Ту ест война!
— Но, Сигизмунд, новый дом… Новая обстановка… Вещи… Нам что, опять перебираться в наш старый палац?
— До дзябла! — рявкнул осерчавший граф. — Цо дом! Цо вещи! Те вже було и буде еще! Но я хочу спросить вас, графиня, вы думали, кто теперь посватается к нашей дочери?
— Что теперь говорить, Сигизмунд? — изумилась графиня. — Мы же стали почти что нищие!
— Цо?… — Старый граф гонорово задрал голову. — Никогда графы Сеньковские не бывали нищими! Даже когда у них всего имущества была одна шляхетская сабля! Поймите, графиня, мы потеряли больше, чем дом и имущество! Мы честь потеряли!
— О чем ты, Сигизмунд?
— О чем?… — поджал губы граф. — А кто пригласил в дом эту курляндскую потаскуху? Кто поручил ей нашу дочь?
— Но Сигизмунд… Клара просто вышла замуж за офицера…
— Да? Вышла замуж? Что-то я не видел здесь священника… — съехидничал граф и выпалил: — Вся дворня знает, что они таскались друг к другу, а теперь эта шлюха и вовсе сбежала! О, Езус Мария, что будет говорить вся округа?
— Сигизмунд, прошу тебя, прекрати… — графиня повисла на руке у Сеньковского. — Прошу, прекрати…
Граф раскрыл было рот, чтобы ответить, да так и остался стоять, изумленно глядя как из-за деревьев сада вывернулся аэроплан и, ловко приземлившись прямо на обширном дворе, покатился к ним.
Чихнул в последний раз мотор, пропеллер замер, и из кабины с роскошным букетом в руках выбрался прапорщик Щеголев. Увидев окончательно остолбеневшего графа, прапорщик подошел прямо к нему и поклонился:
— Ваше сиятельство! Я получил приказ проверить результаты атаки на германский штаб и счел возможным засвидетельствовать вам свое почтение. Кроме того, осознавая всю меру своей ответственности, а также, желая пресечь всяческие кривотолки, я осмеливаюсь просить руки вашей дочери. Также, принимая во внимание военные и прочие обстоятельства, я готов, конечно, в случае вашего согласия, оставить за вашей дочерью право в любой момент расторгнуть помолвку, ежели будет на то ее или ваше соизволение.
— Но, молодой человек… — граф наконец-то обрел дар речи. — Вы, я вижу, весьма обязательны и потому я должен предупредить вас. Вы видите, тут все сгорело, а это значит, что мы нищи и опозорены!
— Ваше сиятельство, превратности войны не могут считаться позором!
— Да… — неуверенно протянул граф и развел руками. — Но, извините, прапорщик, мы ведь даже не знаем толком кто вы?
— Тогда, ваше сиятельство, позвольте рекомендовать себя… Я, потомственный дворянин, имею четырнадцать поколений шляхетных предков и среди них известного генерала времен Семилетней войны, а основателем нашего рода считается славный боярин Ропша, начавший службу при дворе князя московского…
— О-о-о, — восхищенно протянул граф и тут же спохватился. — Но вы же видите, дом сгорел, что осталось — неизвестно, а приданое…
— Сигизмунд… — графиня потянула супруга за руку. — Какое приданое?
— Ваше сиятельство! — вскинул голову Щеголев. — Не извольте беспокоиться, для меня честь и шляхетность превыше всего!
— О-о-о! — еще выше вскинул голову граф Сеньковский. — Ну, тогда… Тогда…
— Тогда, ваше сиятельство, я еще должен сделать предложение вашей дочери, — и шагнув мимо вновь остолбеневшего графа, Щеголев опустился перед барышней на колено. — Сударыня, предлагаю вам руку и сердце!