Любви все роботы покорны (сборник)
Шрифт:
Как более человечные, чем сам человек.
Едва ли так сформулировали в отчетах господа из министерства, но – истина была именно такова. Андроиды восьмого дня, новые люди, превзошедшие создателей…
Я встретил ее в лифте отеля. Скромного по меркам Метрополиса. Шел «Интерлиткон-2065», крупнейший литературно-издательский форум Освобожденного мира. Я – маленький винтик большого и сильного издательского концерна, который принимает на работу только лучшие винтики, – переходил от одной писательской тусовки к другой, уговаривая, оправдываясь, обещая…
Когда я вошел в кабину, то увидел даже
Через мгновение я понял, что обманулся. Темноволосая экстремистка с эпатирующим вызовом в карих глазах была в лифте одна, а ее подруги оказались лишь отражениями в зеркальных панелях.
– Вам на какой этаж? – спросил я, не столько из вежливости, сколько из желания услышать ее голос.
– На третий.
Глубокий, чуть с хрипотцой голос обрадовал меня. Безотказная память тут же выдала несколько подходящих случаю цитат из когда-то прочитанных романов, но я не стал произносить их вслух, по опыту зная, что некоторые женщины не любят, когда мужчины с первой же минуты начинают эквилибрировать обрывками чужих произведений. Мне не было дела до всех этих женщин, но я не мог даже мысли допустить, что эта девушка подумает обо мне дурно.
Когда лифт остановился и дверцы бесшумно разошлись, я пропустил незнакомку вперед и некоторое время следовал за ней по длинному коридору, исподтишка любуясь ее фигурой и походкой. Возле триста тринадцатого мне пришлось остановиться. Будь моя воля, я следовал бы за ней – по коридору и дальше, насколько она позволила бы. Но я знал, что через пару минут начнут звонить и браниться «цитадельцы», спрашивая, где носит самого безответственного ответственного редактора. Литературно-философское общество «Цитадель» заседало в глубочайшей секретности. Поэтому любой сторонний человек, заглянувший в триста тринадцатый, увидел бы не сходку литературных революционеров, а немудреную высокохудожественную пьянку. От нехудожественной она отличалась лишь тем, что в густом табачном дыму слышались не только брань и саркастический хохот, но и оборванные звоном бокалов стихотворные строки.
Я приготовился нырнуть в табачное облако и в последний раз бросил взгляд на незнакомку.
Девушка прошла до триста семнадцатого, достала ключ и вопросительно взглянула на меня.
Заметив этот ее взгляд, я неожиданно для себя самого выпалил:
– Хотите поприсутствовать? – и кивнул на дверь, из-за которой были слышны бубнящие голоса.
– А можно? – на удивление робко для своего «экстремистского» облика спросила она.
– Попробуем, – не очень уверенно ответил я и постучал. – Свои, – отозвался я на невнятный вопрос с той стороны и поманил девушку рукой. – Следуйте за мной…
Едва «триста тринадцатая» открылась, я, подхватив девушку под руку, втолкнул ее в прокуренный, полный самого разнообразного литературного люда номер. Отворивший дверь хотел было воспротивиться вторжению незнакомки в черном, но та уже растворилась в табачном дыму.
Поискав взглядом «экстремистку», я обрадовался, увидев ее в компании известного литератора Гольбейна, автора нашумевшего постпостмодернистского романа «Автопортрет Дориана Грея». Гольбейн был моим другом и умным собеседником.
– Вы уже познакомились? – спросил я, присоединившись к ним.
– О, да! –
– Мерси, – пробормотал «лучший редактор» и… поцеловал руку девушке. – Будем знакомы, Мари!
Девушка хотела что-то ответить, но в это мгновение изрядно подвыпивший критик Крус заорал: «Чушь!» И, тыча длинным пальцем в объемистый живот литератора и философа Павлодарского – бессменного главы «Цитадели» на протяжении всей истории ее существования, – продолжал:
– То, что вы говорите, совершеннейшая чушь! Роботы, киберы, андроиды и прочая человекоподобная нечисть способна разве что отличить мелодраму от триллера, а детектив от фантастики, да и то пользуясь ограниченным набором критериев. Ну вычитать орфографические ошибки, ну подогнать стилистику под узаконенную норму… Так это может сделать любой мало-мальски грамотный редактор-человек… А уж самостоятельно создать полноценное литературное произведение – никогда!
– Ну а как же «киберфикшен»? – снисходительно спросил его Павлодарский, ростом, статью и всем обликом напоминающий азиатского тирана эпохи монгольского нашествия. – Ты же не станешь отрицать, что на сегодняшний день это самое плодотворное литературное направление? Я знаю, что многие литераторы-люди скрываются за кибернимами, чтобы продать свои опусы издателю.
– Да знаю я все это, – не унимался Крус, опасно накреняясь над безмятежно улыбающимся Павлодарским, нацеливаясь в него своим острым, клювоподобным носом. – Ты-то хоть читал, что они пишут, эти твои хваленые киберы? Разве это литература?! Это – чтиво для инфантильных недоумков. Можно сравнить роман какого-нибудь «Мотохерца» с последней вещью Алевтины Андроновой? Вот уж где язык, стиль, поэзия в каждом предлоге…
– Насколько я знаю, – тихо, но очень внятно сказал абсолютно трезвый Гольбейн, – под псевдонимом Алевтина Андронова скрывается гинедроид четвертого поколения с функцией иррационального мышления.
– Неправда… – хрипло выговорил Крус, с ненавистью глядя на Гольбейна. – Наветы завистников и антисемитов…
– На восхвалении романов Андроновой, кстати, довольно посредственных, – шепотом пояснил Гольбейн Мари, – Крус сделал себе имя, вот он и разоряется…
– Я думаю, нам лучше уйти отсюда, – шепнул я Мари.
Она встала, кивнула Гольбейну и пошла к выходу. Я было поднялся следом за нею, но литературовед Ионов слегка придержал меня за рукав, прошептав:
– Парламент только что ратифицировал закон о принудительном демонтаже андроидов восьмого дня…
Я благодарно улыбнулся ему, подумав, что, видимо, критерий все-таки найден. Я пожал руку Ионову и последовал за Мари.
– Знаете, а ведь Алевтина Андронова – совсем не гинедроид четвертого… В общем, это я, – сказал я с невеселой усмешкой. – И Эд Кривцов тоже.
– Мне нравится Кривцов, – сказала Мари. – Он поэт. У них с Андроновой всегда мне виделось общее. Оба рисуют такие потрясающие миры… Я рада, что это вы их создаете. Вам я могу сказать спасибо. Иногда мне трудно читать книги, потому что я их… будто слышу. Вы знаете, что хороший скрипач услышит фальшь на одну восьмую тона? Я читала тех, кто там ругается в триста тринадцатом – у большинства из них нет… слуха. А у вас есть. Я не хвалю вас, я просто хотела, чтобы вы знали. Вы нашли верные ноты, а я их услышала.